– И что же, ты считаешь такое состояние заслуживающим презрения или же, напротив, в высшей степени достойным уважения?
– В этом, – сказал я, – нельзя усомниться.
– Тогда присоединим к достатку и могуществу еще и уважение и будем судить о них как о едином предмете.
– Сделаем так, если хотим придерживаться истины.
– Как ты полагаешь, – спросила Философия, – это соединение лишено славы и цены или же достойно всяческого прославления? Посмотрим же, разве то, что считается не нуждающимся ни в чем, наиболее могущественным и наиболее достойным уважения, не испытывает недостатка в славе, которую оно себе добыть не может? Ему отчасти недостает ее, и вследствие этого оно кажется лишенным чего-то.
– Не могу не признать, – сказал я, – что оно нуждается в большем прославлении.
– Итак, мы пришли к согласию и признали, что и слава ничем не отличается от трех вышеуказанных благ.
– Конечно, – подтвердил я.
– Итак, разве то, что не нуждается ни в чем, ему не принадлежащем, что может всего достичь своими силами, что прославлено и достойно уважения, не является также наиболее доставляющим удовольствие?
– Но не могу понять, – сказал я, – как во все это может проникнуть печаль; поэтому необходимо признать, если придерживаться сказанного ранее, что оно полно приятности [удовольствия].
– В таком случае, оно с необходимостью является одновременно достатком, могуществом, славой, уважением, удовольствием: названия их различны, но по сущности своей они нисколько не различаются.
– Несомненно, – сказал я. – То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого, лишенного частей, вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого, к которому мало стремятся.
– Как же так?
– Стремящиеся к богатству желают избежать бедности. Они совершенно не заботятся о могуществе, пребывают в безвестности, отказывают себе в удовлетворении многих естественных желаний, чтобы не растерять добытое имущество. Однако и таким путем не обретает довольства тот, кого покинуло здоровье, преследуют несчастья и поражают болезни, кто пребывает в безвестности.
Тот, кто желает только могущества, расточает богатство, презирает наслаждения, приносит в жертву власти почет и славу. Ты видишь, сколь многого ему недостает при этом. А ведь иногда он теряет необходимое, его терзает страсть достичь желаемого, когда ему это не удается, и, таким образом, то, к чему он стремился больше всего, лишает его могущества. Подобным же образом следует поразмыслить о почестях, славе и наслаждениях. Ибо каждое из этих благ есть то же, что остальные; если же человек стремится к одному из них, оставляя в стороне все прочие, он не получает желаемого.
– Как же так? – спросил я. – А если кто-нибудь вознамерится получить все блага одновременно?
– Значит, он стремится достичь вершины блаженства, но сможет ли он обрести блаженство в благах, которые, как мы показали, не в состоянии дать то, что сулят?
– Нет, – ответил я.
– В этих благах, в которых каждый из жаждущих их полагает найти блаженство, никоим образом не следует искать его, – подтвердила она.
– Признаюсь, – сказал я, – нельзя выразить ничего справедливее этого.
– Итак, ты увидел, – продолжала она, – формы ложного счастья и причины, которые побуждают стремиться к нему; обрати же теперь взор разума в противоположную сторону – как я обещала, там узришь ты истину.
– То, что ты только что показала, когда пыталась выявить причины ложных благ, ясно и слепому. Если же я не заблуждаюсь, истинное и совершенное счастье заключается в том, что приносит богатство, могущество, уважение, славу и наслаждение. Но ты должна знать, что я еще глубже постиг истину; и я утверждаю без колебаний, что, когда все они образуют единство, так как являются одним и тем же, это единство и является полным блаженством.
– О мой питомец, еще вернее будет твое суждение о счастье, если прибавишь следующее.
– Что? – спросил я.
– Неужели ты полагаешь, что во всех этих обреченных на гибель вещах заключено нечто, способное вызвать такого рода состояние?
– Нет, и думаю, это так хорошо показано тобою, что большего и желать нельзя.
– Все это лишь внешние проявления истинного блага, или, как представляется, они как бы наделяют смертных несовершенными благами, истинного же и совершенного блага они не могут принести людям.
– Согласен.
– Как же ты мог счесть истинным то, что есть лишь кажущееся блаженство? Теперь нужно, чтобы ты узнал, каким путем можно достичь истинного блаженства.
– Я этого давно с нетерпением жду.
– Но, как говорил мой Платон в «Тимее», и при совершении самых малых дел следует молить о божественной помощи[118]
. Как ты думаешь, что теперь нужно сделать для отыскания обители высшего блага?– Должно восславить, – сказал я, – Отца всего сущего: пренебрегая этим обычаем, невозможно успешно начать дело.
– Правильно, – ответила она и произнесла: