*** Весной 1939 года дочь Утёсова Эдит в Доме кино на Васильевской познакомилась с режиссёром Альбертом Гендельштейном – высоким статным брюнетом с мужественным лицом. В своё время он окончил кинотехникум, был ассистентом В. Пудовкина по фильму «Конец Санкт-Петербурга», поставил в соавторстве две кинокартины, сейчас готовится самостоятельно снимать третью, да не какую-нибудь – про Лермонтова. Ведь через два года будут отмечать столетие со дня гибели поэта… Альберт на десять лет старше Эдит, он женат, у него двое детей – дочь и сын. Но чувства молодых людей оказались сильнее всяких препятствий, и в конце 1939-го они поженились.
Однажды Изабелла Юрьева, И. Козловский, Л. Утёсов и В. Хенкин были приглашены для выступления на прием, на котором ожидали приезда Сталина. Предупредили, что все, кроме Козловского, будут выходить на эстраду. Ему же разрешили петь прямо за столом, объяснив, что это сближает партию с творческой интеллигенцией.
Тенор Ивана Семеновича Козловского был одним из сильных художественных пристрастий Сталина. Однажды во время очередного кремлевского междусобойчика собравшиеся принялись наперебой заказывать: Иван Семёнович, спойте то, Иван Семёнович, спойте это… Сталин слушал-слушал, потом веско произнес (естественно, с акцентом):
– Разве можно навязывать свою волю народному артисту! Пусть поёт, что хочет. Сейчас Иван Семенович хочет спеть "Я помню чудное мгновенье".
1940 год. На сочинском пляже лежат И. Козловский, А. Райкин, Л. Утёсов и драматург И. Прут. Неожиданно прибегает их встревоженный знакомый и кричит:
– Мне сказали, что Володю Хенкина, который гастролировал в Сухуми, укусил тарантул, и Хенкин умер!
Подумать только – общий любимец, замечательный комик. Было от чего разволноваться. Все, кроме Утесова, вскочили словно ошпаренные. А Леонид Осипович продолжал безмятежно лежать.
– Ты что – не слышал, что произошло?! – набросился на него Козловский.
– Брехня, – не открывая глаз, процедил Утесов.
– Почему ты думаешь, что это брехня?
– Что я – Володьку не знаю, что ли?! Если бы его укусил тарантул, то сдох бы тарантул.