Во время нашей беседы у него дома в Чандигархе спустя менее год после унесшего жизнь Беанта Сингха взрыва Симранджит Сингх Манн отверг свою причастность к убийствам главного министра и Индиры Ганди. Однако же, как он выразился, «слез по кому-либо из этих политических лидеров я не лил»[234]
. Манн сравнил эти «казни» с попытками устранить Гитлера. «Это было возмездие», – заявил он об убийстве главного министра Беанта Сингха, прибавив, что эта новость «очень порадовала» жителей Пенджаба.Убийство главного министра, по словам Манна, свидетельствует также, что воинственные сикхи отчаялись в своих попытках захватить власть – толком это убийство, по его мнению, ничего не изменит, а «репрессии» индийских властей в отношении сикхов, скорее всего, продолжатся. Однако же символически этот акт оказался победой и дал понять всему миру, что борьба не окончена. «Мы живем в ситуации войны, – сказал мне Манн. – Откроешь рот – и вот ты уже за решеткой». Хотя наиболее воинственное крыло движения было уничтожено, а знаки враждебности после убийства Беанта Сингха почти что сошли на нет, движение в целом, с точки зрения Манна, сохраняло свой потенциал. Себя он рассматривал как солдата и заявлял, что «война еще далеко не окончена».
Примечательнее всего в словах Манна то, что они прозвучали на фоне установившейся в Пенджабе после 1995 года мирной политической обстановки и комфортабельного интерьера его собственного жилища. Несмотря на свою довольно-таки воинственную местами риторику, он стал уважаемым политиком и на момент нашей беседы жил не где-нибудь в бункере или подпольном укрытии, а в двухэтажном загородном доме, типичном для верхнего среднего класса. В гостиной здесь лежал огромный кашмирский ковер, мебель была подобрана с большим тщанием, а стены украшали гравюры со сценами пенджабской жизни, взятые из английских путеводителей XIX столетия. Словом, у него были все атрибуты мещанского успеха: подававшая чай изящная и почтительная супруга, сын, изучавший в США бизнес, и милейший кокер-спаниель по кличке Май.
Манн выглядел в точности как статусный «слуга народа», каким и хотел стать после окончания колледжа в Чандигархе, когда поступил в полицию и служил начальником участков в Фаридкоте, других городах Пенджаба и даже в Бомбее. Как видно из его фамилии, Манн принадлежал к одной из престижнейших групп в рамках доминирующей касты джатов, поэтому его уход с государственной службы в знак протеста против вторжения индийской армии в Золотой храм в 1984 году, известного как операция «Голубая звезда», наделал немало шума. В адресованном президенту Индии Заилу Сингху прошении об отставке Манн сравнил правительственные репрессии с тем, как англичане расстреливали индийских митингующих в 1919 году в парке Джаллианвала Багх в Амритсаре. В еще более сильных выражениях он обвинил индийские власти в том, что они находятся «в шаге от геноцида сикхов»[235]
. Подобная выходка со стороны человека его ранга и квалификации, да к тому же и состоящего на государственной службе, была воспринята как оскорбление. Поэтому неудивительно, что пару месяцев спустя Манна обвинили в соучастии в убийстве премьер-министра Индиры Ганди.С тех пор Манн был в бегах, под следствием или в заточении, в том числе около пяти лет – в одиночке. Своих гонителей он обвинял в использовании пыток и показал мне то, что должно было свидетельствовать об их крайней жестокости. В частности, приподняв бороду, Манн продемонстрировал места, где ему выдергивали волосы. Еще другие шрамы были у него на ногах. На некоторых пальцах ног отсутствовали ногти, недоставало нескольких зубов, выбитых или специально вырванных его тюремщиками. Он также утверждал, что его искалечили, подводя оголенные провода к гениталиям: одно из яичек сжалось и теперь свободно висело в мошонке. Формально его заключение проходило как «задержание» в ожидании суда. Даже после тридцати двух арестов приговора ему ни за что так и не вынесли. Все эти пытки и унижения, по его словам, – обычная силовая тактика индийских властей в борьбе с воинствующими сикхами, благодаря которой ряды движения значительно пополнились.