В борьбе за трон

– С каких это пор, – крикнула им вдовствующая королева, – мы являемся пленными даже в нашем замке? С каких это пор регент настолько позабыл всякие приличия, что перестал даже уважать собственные покои королевы?

– Ваше величество, – ответил Сэррей, – вы ошибаетесь. Регент не заставлял нас добиваться у вас приема, которого мы у вас так настоятельно попросили. Я и Уолтер Брай оставили службу у регента, а на мое место вступает сэр Роберт Дадли.

– Сэр Роберт Дадли! – воскликнула Мария Лотарингская. – Вы не могли бы хуже зарекомендовать себя, чем теперь, когда начинаете с того, что усваиваете себе манеры вашего предшественника, который, со своей стороны, только копирует грубость этого стрелка.

– Ваше величество! – перебил ее Дадли, глубоко склоняясь пред ней. – Почтительнейше прошу вас не осуждать моих друзей, пока не дослушаете их до конца.

– А они собираются еще что-либо сказать? Уж не хотят ли они трогательно распроститься с нами? Мне кажется, что обеим сторонам одинаково нетрудно будет расставаться!..

– Мне – нет, ваше величество, – ответил Сэррей, – потому что я глубоко сожалею, что был поставлен в необходимость идти наперекор вашим планам. Я уже сказал вам, что оставил службу у регента. – Он повернулся к Марии Стюарт и, преклонив пред нею колено, продолжал: – Ваше величество! Теперь я свободен от данного слова. Когда я поступил на службу к графу Аррану, я поклялся ему, что буду защищать вас от каждого, кто бы это ни был. Если бы даже сам регент захотел заставить вас бежать, то и тогда я с такой же энергией восстал бы против этого, как и тогда, когда чужие расчеты хотели предопределить вашу судьбу. Так поверьте же моему честному слову дворянина, что я только верно и преданно исполнял свою обязанность!.. Я буду счастлив, что хоть одно сердце расстается со мною без злобы и ненависти.

Мария Стюарт улыбнулась, как и тогда, когда он преклонил пред ней колено в застенке, и неописуемая красота ее лица превратила эту улыбку в истинно ангельскую.

– Роберт Говард, – сказала она, – я верю, что вам было трудно быть тюремщиком несчастной королевы, которой не позволяют даже радоваться солнечному свету на вольном воздухе. Я верю, что в вашей груди бьется преданное, горячее сердце, и радуюсь за вас, что вы уезжаете отсюда. Не знаю – только Бог один может знать это – была ли бы я счастливее, если бы осуществились планы мамы. Но вы не могли поступить иначе, и я должна быть только благодарной вам за это и сказать, что уважаю вас за вашу преданность. Да сохранит вас Господь, и когда вы радостно помчитесь по прекрасным лесам и зеленым лугам, когда увидите радостные лица людей, то вспомните о бедной королеве, которая с радостью отдала бы свою корону только за то, чтобы поменяться судьбой с самой простой жницей! И помолитесь тогда за бедную Марию Стюарт!

В глазах королевы заблестели слезы, и ни Сэррей, ни Дадли, растроганные и увлеченные очарованием этого прекрасного ребенка, не могли дольше сдерживаться.

– За вас хоть на смерть! – воскликнул Сэррей, а Дадли обнажил меч и, бросившись на колени и с восторгом глядя на Марию Стюарт, воскликнул:

– Ваше величество! Когда-то я думал увезти вас и доставить к принцу Уэльскому, чтобы он мог возложить на ваши локоны английскую корону. Тогда Роберт Говард вышиб меня из седла, но сегодня никто не помешает вам скрыться из этих стен. Вы хотите быть свободной, и Франция простирает вам навстречу свои объятия. На коня, ваше величество, на коня! Еще сегодня ночью шотландская королева должна ускакать в Дэмбертон, где ее ждут четыре французских галиота с распущенными парусами.

– Да вы с ума сошли! – воскликнула вдовствующая королева, резко перебивая Дадли и показывая на Уолтера Брая, остававшегося немым свидетелем всей сцены.

Радость, загоревшаяся на всех лицах, вдруг застыла и сменилась ужасом и смущением. Как? Новый властитель их судеб открывает свои намерения в присутствии тех лиц, которые до сих пор шли всегда наперекор таковым, и вслух говорит о том, о чем до сих пор решались говорить только шепотом? Ведь этим он портит все! Ведь вот сейчас подойдет Уолтер Брай, чтобы арестовать его!..

Но каково же было их изумление, когда Брай подошел к Марии Лотарингской и, преклонив колено пред ней – той самой женщиной, с которой он до сих пор держался самым высокомерным, вызывающим образом, – воскликнул: