В борьбе за трон

Брай, Сэррей и Дадли уехали, чтобы подготовить все необходимое для бегства. Роберт Говард не обменялся с Марией Сейтон ни единым словом, но он с горделивой радостью заметил, как она невольно покраснела, когда вдовствующая королева высказала свое обидное недоверие. И это было для него большим удовлетворением, переполнившим его сердце сладким блаженством.

– А она меня все-таки любит! – шепнул он Уолтеру Браю.

Однако тот только недовольно нахмурил брови и сказал:

– Роберт Говард! Вы мужественно боролись со своим сердцем, и я удивлялся вам, видя, что вы одержали победу над ним. Неужели же женская улыбка должна поколебать теперь то, что вы решили после зрелого размышления? Верьте мне, если бы даже вы и могли теперь любить ее всей душой, то скоро прокляли бы час, когда снова увидали ее. Мужчина не должен сомневаться в женщине, которую он любит, потому что сомнение быстро разрастается, как сорные травы, которых ничем окончательно не вывести. Там, где хоть раз закралось сомнение, надо все порывать, потому что сомнение возвращается, а тогда уже слишком поздно. Подумайте о моей Кэт! Она была невинна, но обесчещена, а позор тяготеет так же, как и сомнение. Ее вид постоянно возбуждал бы во мне сомнения в ее чистоте, и я все-таки начал бы подозревать, что она не так уже невиновна во всем происшедшем. Благо ей, если она умерла; если же старая ведьма Джил обманула меня и если Кэт еще жива, тогда благо нам обоим, что я тогда убежал. Откажитесь от предмета своей страсти, сэр Говард! Думайте, что она насмеялась над вами! Ведь страдание лучше обманчивых надежд.

– Вы правы, Уолтер, сомнения возвращаются, – пробормотал Сэррей, пожимая ему руку. – Но я все-таки скажу Марии, что любил ее так, как никогда больше не буду любить ни одну женщину!

– Ну и поступите как дурак, с позволения сказать! Она порядком-таки поиздевалась над вами, и если вы хотите, чтобы она, по крайней мере, уважала вас, так не исповедуйтесь ей, словно несчастный грешник, а обходитесь с ней гордо и холодно. Не беспокойтесь, она поймет, что это просто гордое притворство, потому что женщины с такой же достоверностью, как и сатана, знают, поймали ли они чужую душу! Для вас будет лучше оставаться на расстоянии выстрела от ее черных глаз и спрятаться за меня, как за щит, чтобы я мог целым и невредимым привезти вас в Англию, где вы забудете про привидения Инч-Магома!

– Никогда! – вздохнул Роберт так тихо, что Уолтер не расслышал этого.

Но он был даже рад, когда при обсуждении плана бегства стрелок заявил, что он с сэром Говардом поедет во главе отряда.

III

Когда стемнело, на берегу озера приготовили лошадей. Дадли переехал через озеро и перевез сначала придворных дам, потом королеву, а уже потом воспитателей королевы, которым секрет был сообщен только в самую последнюю минуту, причем им был предоставлен выбор, последовать ли за королевой во Францию или остаться здесь. Они решились на бегство, так как думали, что гнев регента обрушится на них.

Едва только все это маленькое общество собралось на берегу, как все вскочили на коней и быстрым карьером помчались прочь.

Как ликовало сердце Марии Стюарт, когда темные башни Инч-Магома стали скрываться вдали, и как жадно ее грудь вдыхала свежий воздух свободы! Когда же в ее душу прокрадывались опасения, то Дадли смехом разгонял заботы. О, если бы она могла знать, что этот самый Роберт Дадли станет когда-нибудь последней надеждой ее разбитого сердца, но уже не будет в силах спасти ее, как сегодня, что он станет причиной ненависти ее врага и убийцы, что он, любовник двух королев, предаст их обеих! О, если бы она могла знать, что готовит для нее в будущем судьба, так она не убежала бы из Инч-Магома, а может быть, и все-таки сбежала бы. Кто может знать это? Ведь Мария Стюарт была женщиной, а женщина охотно покупает себе час счастья ценою тысячи часов слез!..

За такой час и Мария Сейтон теперь заплатила бы несколькими годами своей жизни. Как сочилось кровью ее сердце, как бушевала страсть в ее груди, как боролась униженная гордость с тоской любви, когда она думала о том, что Роберт Говард даже не поздоровался с нею при ее высадке из лодки на берег! Он сидел верхом на коне, с опущенным забралом, неподвижный, вытянувшийся, словно бронзовая статуя, и казался лишь немым, холодным сторожем бегства. Едва только королева села на коня, как Сэррей повернул лошадь и поскакал вперед, и для нее, Марии Сейтон, у него не нашлось ни взгляда, ни слова, она была чужой ему.

Это было не ненавистью, а презрением. Мария еще перенесла бы ненависть, но презрение разрывало ей сердце и заставляло лицо гореть пламенем стыда. Однако как растаял тот панцирь, которым она оградилась против него, когда он сегодня опустился на колени пред королевой и с теплотой благородного сердца, со страстью и воодушевлением говорил о своей преданности ей! Это было воплощение ее грез, это был тот человек, на груди которого она могла бы с рыданием и радостью воскликнуть: «Я люблю»…

Ночной ветер гнал по полям холодные туманы, но у Марии кровь огненным ключом стремилась по жилам.