В борьбе за трон

Если из всего этого можно было вывести определенные заключения о характере обитательницы этой комнаты, то картины, которыми были увешаны стены, еще более подчеркивали это впечатление. На стене у кровати были развешаны портреты почти всех находящихся в живых принцев королевских царствующих домов, а между ними фривольные, если не непристойные, жанровые картинки; далее было несколько мифологических картин, преимущественно таких, где художник вдохновлялся мужской красотой. Противоположная стена тоже была увешана сплошь картинами, но это были исключительно изображения святых, картины из их жизни и жизни Христа, а также изображения адских мук грешников. В маленьком висевшем на стене стеклянном шкафу находились всевозможные реликвии, зубы, кости и волосы святых и мучеников за веру; над простым деревянным аналоем висело распятие, а через аналой был перекинут бич, для самобичевания. На одной стороне комнаты – все, что может ласкать сладострастие; на другой – сладострастие самоистязания.

Эта комната была спальней английской принцессы Марии Тюдор. Она вошла в комнату; ее длинная, костлявая фигура была одета почти вычурно, а следовательно безвкусно, но богато. Острый взгляд ее темных глаз с годами приобрел нечто столь отталкивающее, что уже шесть раз переговоры с претендентами на ее руку прерывались после того, как жених видел невесту. До сих пор вся жизнь принцессы протекала очень безрадостно; детство прошло около вечно оскорбляемой и заброшенной матери, юность – при дворе тирана-отца. С самого раннего детства она привыкла слепо повиноваться своему духовнику, примиряться с небом путем покаяния и умерщвления плоти и все надежды своей жизни и честолюбия возлагать на победу церкви. Тщеславное, жаждущее любви сердце чувствовало себя затравленным, и глубокая горечь пробуждалась в ее душе при виде всех, бывших прекраснее, счастливее и довольнее ее. И невольно ее характер принял тот человеконенавистнический оттенок, который отмечает всех жертв несправедливого преследования, и единственным ее утешением был безраздельный, слепой религиозный фанатизм.

Мария была сильно возбуждена, когда вошла в свою комнату. Ее взор скользнул по всем тем княжеским портретам, которые напоминали ей о разбитых надеждах. Она расстегнула платье и обнажила плечо, затем приподняла юбку, встала голыми коленями на деревянный помост аналоя, взяла бич и принялась так ожесточенно бичевать им себя, что белая кожа покрылась красными полосками. Губы принцессы шептали молитву, а она все безжалостнее неистовствовала над собственным телом, причем ее глаза блестели диким, фанатическим восторгом.

Дверь тихонько открылась; в комнату вошел человек в одежде католического священника и с молчаливым удовлетворением стал смотреть на кающуюся. Когда наконец она в изнеможении выпустила из рук бич, он тихонько подошел к ней, стал утешать ее и, благословив, промолвил:

– Того, кто унизится, Господь возвысит. Он избрал тебя для великой участи, дочь моя! Ты вооружишься Божьим мечом и уничтожишь врагов Божьих, а твоя нога растопчет твоих врагов.

– Я – несчастная женщина, над которой все смеются и которую все отталкивают! – воскликнула принцесса Мария. – У меня нет ничего, кроме моей ненависти, и за нее вы заставляете меня каяться!

– Ты ненавидишь из греховного побуждения, а не из религиозного воодушевления; лишь плотская похоть возбуждает в тебе желания, которые далеки от высокой цели. Если ты будешь слушаться истинного голоса, то Господь даст тебе все, о чем тоскует твоя душа, так как ты погрузишься в океан блаженства. Поднимись и оденься! Тебя ждет некто, кого Господь просветил вложить большой камень в строение, воздвигаемое слабыми руками с верующими сердцами.

Мария снова оделась и поднялась; ее щеки раскраснелись от нервного возбуждения, грудь высоко вздымалась, она дышала быстро и прерывисто.

– Кто это, ваше высокопреосвященство? – спросила она, обращаясь к своему духовнику, архиепископу Гардинеру.

– Шотландский лэрд. Приукрась свое лицо и заставь глаза сиять очарованием; ведь красота для того и дана женщине, чтобы ослеплять глаза глупцов и соблазнять людей.

– Разве не грех давать обещания, которые не собираешься исполнить?