В черном списке

В Шантитауне господствует нищета. Но жизнь берет свое. Народ вокруг нас смеялся. Мы слышали звуки флейт, гитар, самодельных музыкальных инструментов, кто-то танцевал. Скорбь по умершему ребенку и радость от рождения другого. Около одной из дверей стоял небольшой деревянный гроб для ребенка, который не смог выжить. До 45 из 100 детей умирают, не дожив до шестнадцати лет, когда они вынуждены всегда носить при себе паспорт.

Здесь, как и всюду на земле, дети взбирались на телефонные столбы, чтобы «послушать разговоры». По проводам, проходившим над локацией, переговаривались белые. В одной из лачуг, куда мы заглянули, на земляном полу сидела восьмилетняя девочка и по складам читала учебник воскресной школы. Каждый второй абзац начинался словами: «Опыт учит нас…», а следующий абзац: «Иисус учит нас…»

Над одной из женщин Вилли подшутил. Он показал на свежевзрыхленную землю и сказал, что там она спрятала спирт. Женщина посерела от испуга, а Вилли был доволен: городской житель, он знает здешние проделки.

— Взгляните на его шапку, — обратился к нам Вилли, показав на человека, пробегавшего мимо, — в ней по меньшей мере полкило ваты. Это единственная защита ночного прохожего, когда на улицах нет ни одного фонаря.

Мы направились к окраине Шантитауна и пошли между хибарами, прилипившимися друг к другу. Вилли подвел нас к человеку, сидевшему у слабого костра. Тот сидел к нам спиной.

— Добрый день, отец. Пусть господь ниспошлет тебе покой, — сказал Вилли, пытаясь завязать с ним разговор.

Человек повернулся к нам. Это был слепой, дряхлый и сгорбленный старик. Мы пожали ему руку. Старик обратил к нам свое лицо. Оно напоминало маску. Морщины, словно трещины на известке.

— Однажды он выручил меня, — сказал Вилли. — Полицейский потребовал у меня паспорт, а я его оставил здесь, совсем рядом, но прежде чем я успел что-нибудь сказать, Эсайя— так зовут старика — все понял. Он сбегал за паспортом, разыграл перед полицейским нищего и за его спиной передал мне паспорт.

— Он тогда еще не был слепым?

— Нет. Но потом его зрение ухудшилось, и никто не смог ему помочь. Денег у него не было. Туберкулез согнул его. Никто не ведает, что пришлось ему пережить.

Весь день, пока большинство обитателей Шантитауна на работе, Эсайя сидит и помешивает раскаленные угли. У него очень черная кожа, подернутые туманом глаза. Он оказался гораздо моложе, чем выглядел на самом деле. Эсайя производил впечатление вечного старца, которому нечего больше ждать на этом свете. Его скрюченные ревматизмом руки уже не слушались его. Он почти все время жил под открытым небом — сгнивший кряж, остаток человека, которого покинули все надежды.

По вечерам одна женщина кормит его кашей, рассказывал Вилли, но места в лачуге для него нет. У Эсайи есть пальто и одеяло. Он спит на улице вместе с собаками. Никто никогда не слышал, чтобы он жаловался. Он вообще редко говорит.

Разрешение на жительство в Иоганнесбурге у него давно кончилось (здесь должны проживать только трудоспособные люди), но никто не обращал на него внимания. Его свобода была несладкой. Время для него остановилось, редко кто разговаривал с ним.

Мы безмолвно стояли перед стариком и наблюдали за тем, как он грел над огнем руки: май на плоскогорье холодный. Ничто из того, о чем мы говорили, не доходило до его сознания. Слишком многое довелось ему повидать на своем веку, и сейчас мир умер для него. Я подумал, что если бог существует, то пусть существует на благо таких людей.

Неподалеку в лачуге лежал двенадцатилетний мальчик, высеченный плетью, и прятал лицо, отворачиваясь к стене. Повсюду следы режима, который лишал людей всего человеческого.

Вилли был спокоен. Может быть, гнев приходил к нему волнами, чередуясь с другими чувствами. Гневаться и возмущаться он предоставлял нам. Этот аристократизм духа мы могли увезти с собой в наше унаследованное от отцов спокойствие. Ибо гнев и возмущение да наше общество — единственное, что мы могли дать ему. С пустыми руками мы прибыли из счастливой страны и находились в Южной Африке, где пассивность легко может показаться столь же страшной, как и действие, и где недостаток знаний может сделать даже самых порядочных людей неумышленно жестокими.

Вилли, конечно, приблизительно угадывал, что мы чувствуем и переживаем, так как, словно желая освободить вас от ответственности, вдруг утешающе сказал:

— Мы позаботимся за вас об этом дряхлом мире. Что вы скажете на это?

Африканцы, которых мы встречали, охотно говорили о будущем, обо всем, что они должны сделать. Они не были мечтателями. Но будущее было единственным, чем они владели.

РАЗРЕШЕНИЕ НА ЖИЗНЬ

— Ветер еще не стих, — сказал мясник из «Конгресс Батчерн».

Он стоял перед своей низенькой лавкой. Ветер гнал красную пыль.