В черном списке

Однажды на ферму прибыл парень по имени Джон. Он из того же района Иоганнесбурга, что и я. На третий день пребывания на ферме Джона дубинкой забил насмерть один из надсмотрщиков. Они положили тело на грузовую тележку и отвезли в тюрьму, в которой нас запирали на ночь. Утром в воскресенье мне вручили молоток и гвозди и приказали собрать доски, чтоб сколотить для него гроб. Я сделал гроб, мы положили тело, и я присутствовал на его похоронах. Закопали его в поле, там много могил таких же «умерших».

Свидетельство Дубе заставило полицию вскрыть могилу и извлечь гроб. Оказалось, что этот человек был одним из многих, умерших от побоев. «Форма воспаления легких, от которой умирают рабочие на фермах, имеет весьма странные симптомы, — сказал один старик, которому удалось бежать, — она оставляет шрамы на спине».

Под влиянием судебных процессов даже видные газеты стали высылать на фермы своих корреспондентов. Стало известно, что девочек и мальчиков, которым исполнилось десять-двенадцать лет, продают фермерам. Некоторые фермеры сжигают их документы, чтобы воспрепятствовать побегу, другие совсем не кормят их, чтобы заставить расходовать заработанные деньги (50 эре в день) в магазине фермы. Многие договариваются с полицией, чтобы та направляла мнимых преступников прямо к ним, а не в суд.

Ежедневно в городах Южной Африки по полицейским участкам бродят матери и спрашивают:

— Где мой сын? Где моя дочь?

Полицейские качают головами или бормочут: «Далеко», некоторые говорят что-то о трудовых лагерях для безработных. Один из таких лагерей, которым гордится департамент тюрем, находится на ферме Лейкоп. Но и оттуда вырываются свидетели. Лот Мотсоениане попал туда еще в школьные годы и рассказал, как белые стражи били заключенных по головам, когда те завтракали, отбирали у них пищу и бросали ее поросятам, как его мучила такая жажда, что он вынужден был пить поду из луж, в которых стояли и работали заключенные.

Южноафриканский союз женщин выступил с протестом против Лейкопа, и на ферму для проверки была выслана комиссия. Генри Колисанг писал, что заключенные были тут же переведены в более просторные камеры, тюрьма заново покрашена, вооруженные стражи исчезли, а заключенных предупредили, что тот, кто скажет что-либо порочащее доброе имя фермы, получит еще пять лет. Комиссия приехала и нашла, что все обстоит хорошо.

Однажды, когда Колисанг еще находился в лагере, застрелили беглеца. Заключенных выстроили, чтобы показать им убитого; его окровавленная рубашка долго висела на виду, а охранники говорили: «Так будет со всяким кафром, который попытается бежать».

Один журналист из газеты «Санди диспетч», выходящей на английском языке, наблюдал работу африканцев, от зари до зари копающих голыми руками картофель. Над ними стояла стража с винтовками и кнутами. «Я предпочел бы умереть, чем жить в Южной Африке в качестве чернокожего. Это жизнь без надежд, без права, без оплаты труда, без будущего. Это апартеид. Хижина дяди Тома по сравнению с этим — волшебная сказка, о которой можно только мечтать».

Фермеры в Южной Африке, а значит, и экономика, и благосостояние страны зависят от дешевой рабочей силы. 40 процентов всей пахотной земли в Союзе занято посевами маиса, а урожай маиса убирают только руками. Африканца влечет к себе город с его высокими заработками. Белые фермеры, вместо того чтобы поднять механизацию работ, потребовали от государства обеспечить их на сезон уборки принудительной рабочей силой и одновременно принять такие законы, которые запретили бы уход постоянных рабочих с ферм. Так и произошло.

Обычный сельскохозяйственный рабочий, лишенный права голоса и профсоюзов, до недавнего времени имел лишь одно оружие: угрозу уйти к другому фермеру. Сейчас националисты работают над постановлением, которое отбирает у двух с половиной миллионов сельскохозяйственных рабочих возможность когда-нибудь сменить профессию. Когда африканец нанимается на работу к фермеру, он обязан предъявить паспорт, в котором должна быть пометка, что его отпустил прежний хозяин. Принимать на работу дезертира — преступление. Новым работодателем может быть лишь фермер в той же провинции. Города для сельскохозяйственных рабочих африканцев закрыты.

Сельскохозяйственный рабочий полностью во власти фермера: тот может заставить его работать шестнадцать часов в день, запретить ему встречаться с людьми, запретить его детям учиться в школе, ходить в церковь. Согласно закону о регулировании труда туземцев (Native Labour Regulation Act), африканец совершает преступление, «если пренебрегает работой, отказывается подчиниться какому-либо законному требованию, или, говоря о своем работодателе использует выражения, унижающие последнего». Таким образом, африканец не имеет права протестовать против нечеловеческого обращения с ним.