В годы испытаний

— Не нравится мне ваше настроение, полковник, — сказал как-то Родион Яковлевич комдиву. — Командир, который даже на минуту потеряет веру в себя, обрекает руководимые им войска на поражение. Я хотел бы вас, Федор Ефимович, всегда видеть тем лихим и горячим рубакой, каким давно знаю…

Разговор комкора, к счастью, возымел действие, и, мне кажется, главным образом потому, что за его словами стоял яркий пример самого Родиона Яковлевича.

Командир 48-го корпуса генерал Р. Я. Малиновский даже в условиях, когда оборона войск не имела сплошного фронта, никогда не терял нитей управления частями и соединениями. Конечно, были случаи, когда связь между штабами корпуса и дивизий нарушалась, но всегда срочно принимались меры для ее восстановления. Это достигалось прежде всего дублированием. В первые дни войны соединения корпуса захватили большое число немецких мотоциклов. Большинство из них использовались для поддержания связи в звеньях корпус — дивизия, дивизия — полк. Активно использовались и радиостанции. Командир корпуса строго взыскивал с тех штабов дивизий и командиров, которые неумело и неохотно пользовались этим видом связи.

Отступали части корпуса на стыке 11-й немецкой и 4-й румынской армий. И это обстоятельство Р. Я. Малиновский умело использовал. Силами одной из дивизий он отражал атаки немцев, другое соединение прорывало кольцо окружения на участке румын, а третье выводилось из окружения для занятия выгодного оборонительного рубежа.

Но даже при таком гибком маневрировании активные боевые действия вести было чрезвычайно трудно. Отрицательное влияние здесь имело и то обстоятельство, что реки Прут, Днестр и Южный Буг протекают с северо-запада на юго-восток, и фашистское командование, сковывая части корпуса, оборонявшие эти водные рубежи, основными силами наносило удар в юго-восточном направлении в целях выхода нам во фланг и в тылы. Так что почти всегда приходилось обороняться перевернутым фронтом от наседавшего с северо-востока противника. В этих условиях было трудно использовать в обороне инженерные сооружения и заграждения, которые помимо естественных водных рубежей имелись в районе действий корпуса.

С 22 июня по 25 июля под угрозой окружения с северо-запада, а иногда и с северо-востока мы отступали к Днестру, а к середине августа — к Южному Бугу. Ни один километр территории не отдавался врагу без боя. И хотя части отходили на юго-восток, все время будучи в полуокружении, пробивался корпус как цельное боевое соединение. Ни один полк, ни одна рота не были полностью окружены противником. Если такая опасность создавалась, на помощь всегда приходили командование дивизии и корпуса, другие части и подразделения.

…Дороги отступления… Равнинные, выжженные солнцем поля юга Украины, созревшие, наполовину убранные хлеба, пепелища, пожарища… Колонны отходящих войск и беженцев… Трудно народу, трудно армии. Неисчислимые беды свалились на их плечи. В каждой семье — горе. И все ждут, что завтра может прийти еще большая беда, все болеют душой за близких, родных, ушедших сражаться.

Суровы, скорбны глаза взрослых, не по годам серьезны лица подростков, детей. Я никогда не забуду двенадцатилетнего Василька. Говорит, что во время бомбежки погибла его мать, а отец, командир Красной Армии, на фронте. В двенадцать лет он стал главой семьи: братишке десять лет и сестренке четыре. По-взрослому рассудительный Василек рассказывает комкору о своих скитаниях:

— Из Львова мы. Доехали до Могилев-Подольска, а там нас и захлопнули фрицы. Ни назад нельзя — там фашистские танки, ни вперед — переправу через Днестр разбомбили немецкие летчики. Там и мамку вбили…

На Васильке — немецкий френч с погонами майора. Но немецкие пуговицы с шершавыми дюралевыми оспинками срезаны и на их место пришиты красноармейские, со звездой.

— Нужны мне их свинячьи пуговицы… А френч я у одного немецкого герра майора раздобыл, — продолжал Василек. — А что мне было делать? Нашу повозку с барахлом разбомбили, и я остался без пиджака. А тут, смотрю, висит новенький френч на дереве. Майор, правда, умывался в речке шагах в десяти. Ну я и того… Ох и лютовал, видно, зверюга, когда обнаружил, что френч кто-то стырил.

— Воздух! — послышался вдруг чей-то возглас.

Мы подняли головы. На деревню заходили для бомбежки немецкие самолеты.

— Ховайтесь, товарищи командиры, это «хейнкели». Сейчас пикировать будут. Они нахальные, — сказал Василек и, подтолкнув сестренку и брата к щели, юркнул туда же.

Сбросив свой смертоносный груз, бомбовозы на сей раз безнаказанно улетели. Пахло гарью. Слышалось чье-то рыдание. Жалобно ржали раненые лошади. Санитары оказывали помощь раненым. Возле своей повозки уже хлопотал Василек. У него очередная беда: убило тощего гнедого меринка, которого малыш раздобыл тоже у немцев.

Родион Яковлевич присел рядом с пригорюнившимся Васильком, прижал его к себе и с дрожью в голосе сказал: