А затем я опять увидел на песке те же следы. И тут же, посмотрев в том направлении, куда они вели, я неожиданно увидел е г о самого! О н не видел меня и не слышал. Река шумела рядом, и все его внимание было сосредоточено на караванщиках и лошадях. Караванщики вьючили на лошадей тяжелые арчовые плахи, кричали и ругались. Лошади ломились через кустарники, искали и ели траву. Вообще шума было много. А он стоял на задних лапах, одна передняя была прижата к груди, а другой он опирался на большой камень, за который спрятался. Голову он чуть высовывал из-за камня, наблюдая за тем, что́ делают люди.
Я тихо, чтобы не пугать е г о, вернулся за кусты и пошел, прикрываясь ими, обратно к караванщикам, стараясь, чтобы он меня не увидел, стараясь не испугать его. Мне было его очень жаль. Он, видимо, попал сюда случайно. И здесь все пугали и гоняли его. Мы спугнули его на Каинды и заставили выйти к Алтынмазару. В Алтынмазаре женщина, увидев его, подняла крик, и он кинулся по галечникам Баландкиика. А тут мы с караваном, опять крик и шум.
Куда он теперь пойдет, испугавшись? Назад на Каинды? Вперед по бесплодному Баландкиику? По долине, по которой никуда не пройдешь и где попросту нечего есть? Впоследствии оказалось, что первое предположение было правильным: он вернулся на Каинды.
Я возвратился к каравану, и мы тронулись дальше.
С галечников мы вошли в беспорядочное нагромождение морен у конца ледника Федченко и, пройдя довольно долго по моренам, увидели огромный зев ледникового грота, целый туннель в теле ледника, откуда широкой и довольно глубокой струей выходила холодная Сельдара. А затем мы стали подниматься на ледник по тропе, проложенной с восточной его стороны, и, как только поднялись на ледник, перед нами открылась удивительная картина.
Прямо перед нами огромной, широкой, многокилометровой равниной уходил вдаль ледник. Здесь, внизу, он был засыпан обломками камней, моренами, а дальше вдали сверкал матовой белизной. Справа, на западе, над ним черными стенами поднимались крутые склоны Мазарских Альп, внизу скалистые, голые, бесснежные, сверху закрытые льдом. А по пологим склонам гор, окаймлявших его слева, на востоке от ледника, шла веселая зеленая полоса кобрезиевых лугов, по которым тут и там были разбросаны круговины стелющейся арчи. И только высоко, далеко наверху над нами, начинался снег.
Сначала мы шли по сплошным моренам, которые покрывали окончание ледника, а затем началось довольно-таки головоломное путешествие по гладкому и по негладкому, по грязному и по чистому льду, по фирнам и по моренам. По телу ледника текли ручьи и реки, проложившие себе путь местами в таком голубом льду, что от него глаз нельзя было отвести. Вода в этих ручьях и реках была чистая-чистая. Но эти реки внезапно оканчивались такими страшными воронками, что дрожь пробирала. В эти бездонные воронки вода засасывалась буквально со свистом, крутясь и шипя. Страшно было и подумать, что́ будет с человеком, который поскользнется и попадет в такую воронку. Десятки, сотни, тысячи метров будет он в абсолютной тьме крутиться в ледяной воде, его будет бить и резать о ледяные стенки русла, пока не убьет. Но страшнее всего были трещины с их резкими, острыми, как ножи, краями, со стеклянно-гладкими стенками, разинувшие свои бездонные пасти. Они уходили в тело ледника, в неизмеримую черно-синюю глубину, откуда нет возврата…
Да, эта езда по нижней части ледника, среди воронок и трещин требовала крепких нервов. Приученные к невидимым для меня, но хорошо известным им дорогам, лошади каравана шли быстрым шагом, лавируя между трещинами и воронками. Они замедляли шаг на гладком льду, ускоряли аллюр на фирнах и моренах, но, когда, догоняя других, моя Кульджа начинала рысить между воронками, у меня дыхание спирало. И опять-таки прав был Султан: его лошади, кованные на зимние подковы с шипами, шли легче и спокойнее, чем моя Кульджа.
К вечеру мы пересекли ледник, имеющий здесь ширину километров пять, и вышли к его противоположному, западному борту, под скалы, к месту, носящему милое название — Чертов гроб.
Чертов гроб был уже не на леднике, а на суше. На твердой, достаточно холодной скале мы расстелили свои спальные мешки. На следующее утро мы шли уже по этой западной кромке ледника. Меня поразило обилие здесь ледниковых «грибов». Ледниковый «гриб» получается тогда, когда большой обломок скалы так хорошо защищает своей тенью лед под собой, что этот лед не тает. Он тает кругом, а под обломком скалы остается невредим, в результате чего и получается фигура вроде гриба. Наверху кусок скалы, иногда достаточно мощный, в тонну, а то в три или пять, а под ним ледяная ножка, и ножка эта может быть высотой метра два, а то и три или четыре. Конечно, чаще «грибы» бывают поменьше.
Через три-четыре часа хода высоко над ледником показалось здание обсерватории.