В горах Памира и Тянь-Шаня

— Ход, наверное, есть, — сказал Мусса. — В пещеру откуда-то киики заходят. Я сам видел. Один раз киик был там два дня. Откуда? Куда ушел? Отсюда дороги нет. Вниз он не упал, я все время искал внизу. По стенке пройти нельзя. Может быть, с другой стороны все-таки есть ход? Из пещер. Далеко идти, но ход есть. Или раньше был. — Мусса говорил очень медленно и с неохотой, как бы думая вслух. — Может быть, и завалило? Когда я был молодой, один человек был. Он дорогу туда знал. Я был молодой, он живой был. Я поехал в Бухару в медресе, приехал — он умер. Я спрашивал: он кому-нибудь сказал дорогу? Говорят, нет. Так помер, никому не сказал. Я сам много раз искал в 1925 году, искал в 1930-м, искал в 1932-м. С той стороны пещер много. Но все ходят в большую, а через нее дороги нет. Геологи ходили искать. Знаешь Клунникова? Он ходил, другие ходили. И ничего не нашли. Где-то ход есть. Тот человек, который ходил, который умер, он богатый был. Баранов не было, кутасов не было, а был богатый. Откуда? Я думаю, у него где-то золото было спрятано. Или он в пещеру ходил? Там брал?

И Мусса задумчиво посмотрел вверх. Вообще он говорил о пещере как-то неохотно, хотя явно что-то знал.

Занятный человек был Мусса. На Памире в то время (это была середина тридцатых годов) он был единственный образованный киргиз. Он окончил медресе (духовное училище) в Бухаре и был муллой. Но вел он себя не всегда как мулла. В нем было, пожалуй, маловато солидности и много предприимчивости и любознательности, маловато жадности и много порядочности.

Мусса был человек умный и спокойный, но очень вспыльчивый. Наше с ним знакомство началось со скандала, чуть ли не с драки. Это было на стационаре Памирской экспедиции САГУ в Чечекты. У него жила тогда маленькая девочка, кажется ее звали Сарыгюль. Не то дочка, не то племянница, не то еще какая-то родня. Она заболела. В его отсутствие был вызван врач, который заподозрил аппендицит. Начальник нашей экспедиции профессор Баранов приказал немедленно везти девочку в Мургаб к врачам, и если надо, то оперировать.

Но тут появился разъяренный Мусса с громовыми цитатами из Корана. Он кричал, что только бог властен над жизнью человека, и, кому жить, кому нет, решает только он. Он, Мусса, как мулла не даст оперировать ребенка. Вгорячах Мусса забыл свой старый испытанный прием забывать русский язык в конфликтных ситуациях. Он ругался и орал, как волжский грузчик. Он кричал, что никакой Баранов не имеет права против воли родителей оперировать ребенка. Но наш Баранов был молодчага. Он дико закричал:

— Басмач! Басмач! Я сейчас прикажу расстрелять тебя за убийство ребенка! Арестовать его, в тюрьму его! Везите ребенка!

Тут он кликнул меня и еще кого-то. Ребенок на руках врача немедленно был отправлен в Мургаб. Я же, наставив незаряженную, испорченную берданку, арестовал Муссу и посадил в пустую палатку, где он просидел до вечера. Я даже и не караулил его, а завязал вход шпагатом и ушел. Вечером принес ему ужин, утром завтрак, и так три дня. А вскоре привезли из больницы здоровенькую и веселую Сарыгюль, и я, арестовавший Муссу, вдруг обрел в его лице друга. Он, видимо, и сам был до смерти рад, что я, угрожая ему незаряженной берданкой, помог спасти ребенка. Сам-то он, мулла, ведь не имел права это сделать!

Еще одна интересная черта Муссы заключалась в том, что он был не то что любопытен, а крайне любознателен. Например, он очень интересовался Рангкульской пещерой и вроде даже не из-за сокровищ, а просто из какого-то отвлеченного интереса.

В тот год, когда я приехал на Рангкуль, там работал ихтиолог Глеб Сокуров со своей группой из двух рыбаков.

Ихтиологи должны были выяснить рыбные богатства Памира. Начали они с озера-гиганта, с Каракуля, но в его горько-соленых водах, расположенных на высоте 3900 метров, рыбы не оказалось. Выяснилось, что только в устьях рек, втекающих в озеро, в незначительном количестве обитает какая-то мелкая рыбешка. Таким образом, рыба на Каракуле почти отсутствовала, видимо из-за недостатка кислорода. Водяная растительность в озере была, и летом она насыщала воды кислородом. Но вот длинной-длинной памирской зимой, когда озеро покрыто метровым слоем льда, начиналось кислородное голодание, и тогда рыба задыхалась. Мелкая рыбешка в Каракуле зимой могла уцелеть только у берегов, там, где в озере били незамерзающие ключи, вода которых насыщена кислородом.

После Каракуля ихтиологам предстояло обследовать озеро Рангкуль, а я как раз тогда и оказался там. На восток от озера на много километров идут пески. Эти пески скапливают под своей поверхностью влагу, и у восточного берега Рангкуля эта вода выходит на дневную поверхность в виде бессчетного числа ключей. Там, где бьют эти ключи, образуются ручейки и речки, и их водой питаются осоковые луга, которыми я и должен был заниматься. Здесь, на лугах вблизи озера, я и застал Глеба и двух рыбаков.

Мы вернулись от Мататаша в лагерь на берег озера и долго сидели у костра, разговаривая и размышляя о том, что правда, а что неправда в этой пещерной легенде.