В Японию периода реставрации Мэйдзи: воспоминания о моей двухлетней государственной службе в Японии

Это неожиданное применение европейской светописи к старым монгольским нравам, давно уже отжившим свой век даже в Японии, возмущало всех. Виновниками этой кровавой расправы (не зная -- основательно или нет) считали Ивакуру и Окубо³⁴³⁵ . Последний, оставаясь министром внутренних дел, отстранился от прежних своих друзей и занимался устройством обязательной воинской повинности и стеснительных законов против только что зарождающейся японской прессы.

Сайго Такамори - мой патрон

Я уже сказал, что был приглашен в Японию для устройства в новой имперской столице (Эдо, или Токио) школы для детей Сацумского княжества, выходцы из которого играли решительно первенствующую роль в революции 1868 года, имевшей результатом окончательное обращение этой страны на путь европеизма и политического прогресса. Большая часть видных правительственных деятелей были сацумцы. Они, вполне естественно, перетащили за собою в столицу неисчислимую рать своих друзей, родственников и соотечественников, успевших так или иначе приютиться на счет государственного бюджета. Признанным вождем и душой колонии сацумцев в Эдо был военный министр Сайго³⁶

, которого я лично не знал, но который в действительности должен был быть единственным моим начальником и патроном. Незадолго перед моим приездом в Йокогаму Сайго, недовольный тем оборотом, который приняла японская политика под руководством Ивакуры и Окубо, вышел в отставку и уехал в Кагосиму, на крайний юго-запад Японии. Здесь он и зажил мирным гражданином только что не в нищете, гордый тем, что, управляя судьбами империи почти самовластно в течение пяти лет, он вернулся к своим рисовым полям и камфарным плантациям, сейчас более бедным, чем во времена, когда он уезжал оттуда.

Безгранично популярный Сайго Такамори

Сайго старший слыл за лучшего предводителя японского рыцарства в его позднейшем развитии и пользовался громадною популярностью по всей стране. Его отъезд сильно волновал умы в столице и в провинции. Довольно вероятно, что ночное покушение на Ивакуру было местью фанатических самураев за его разрыв с Сайго. Но можно допустить также и то, что убивали Ивакуру друзья казненных хидзэнских инсургентов. По крайней мере, правительство признало наиболее удобным для себя пустить в ход именно это толкование сенсационного события...

Все свои переговоры с японцами в Европе я вел исключительно на словах, без всякой официальной обстановки и без посторонних свидетелей. Провожая меня на марсельский пароход, мой женевский учитель и ученик, — близкий родственник военного министра, бывший тогда еще в полной силе. Он снабдил меня самой подробной инструкцией и толстым письмом на имя младшего брата Сайго³⁷. Тот только что успел отстроить себе в одном из загородных кварталов Эдо дачу по европейскому образцу, в которой и предлагал мне очень радушно занять уголок, по крайней мере на время моего пребывания в Японии. Дом его был средоточием всего кружка, с которым мне приходилось иметь дело по обязанностям службы, а потому мне и нечего было заботиться о рекомендательных письмах и адресах.

Загадка Мэйдзи Исин

Но еще в Гонконге я услыхал, что этот младший Сайго был назначен главнокомандующим экспедиции, которую японское правительство принуждено было послать на Формозу для укрощения тамошних горцев, которые незадолго перед тем убили японских рыбаков, задумавших искать у их берегов убежища от бурь, очень часто свирепствующих в этих водах³⁸

. В Йокогаме носился слух, будто экспедиция эта уже отплыла из Нагасаки, и я далеко не был уверен, что застану своего незнакомого, но разумного предполагаемого амфитриона в японской столице.

Всего томительнее в этом положении была полнейшая неизвестность, невозможность ориентироваться в происходящем. Я знал лишь отрывочные факты, не нёсшие в себе ничего успокоительного. Но более того, я осознавал и полнейшую свою неспособность связать эти разрозненные факты между собой, сделать из них хоть какое-нибудь подходящее к делу обобщение. Чем больше я читал, в Европе или дорогою, газетных статей и глубокомысленных соображений наших туристов, негоциантов и дипломатов о японских делах, тем менее я был способен понимать что бы то ни было в этих делах вообще и в японской революции 1868 года в частности. Мне было ясно, что та каша, которую мне теперь приходилось расхлебывать, была непосредственным продолжением этой революции, вытекала естественно и последовательно из неё самой. А между тем в моих представлениях о самой этой революции обнаруживалось какое-то вопиющее фундаментальное протйворечие.

Запад не смог доподлинно понять реставрацию Мэйдзи