В Японию периода реставрации Мэйдзи: воспоминания о моей двухлетней государственной службе в Японии

Относительно России не существует, пожалуй, вовсе сиих неблагоприятных условий. Представителей нашей национальности во всей империи Восходящего Солнца едва ли насчитывается десяток, да и те (с упразднением Курильской компании г.Филиппеуса) не имеют с туземцами решительно никаких торговых или промышленных дел. Мотивов же для дружеских отношений между двумя соседними государствами существует множество. При всей недавности своего вступления на поприще международных сношений маленькая Япония уже успела оказать нашей уссурийской окраине несколько ценных услуг. Иной раз она снабжала Владивосток хлебом, которого там решительно не знали где взять, так как финские суда, везшие его из Балтийского моря, частью разбивались вовсе, частью терпели частичные крушения. Наша военная сибирская эскадра в случае повреждения одного из ее пароходов принуждена была посылать его чиниться на японские верфи в Йокосуку, первоначально устроенные, правда, французами, но уже давно перешедшие в японские руки. С тех пор как японские порты очутились переполненными европейскими и американскими товарами, продававшимися там за бесценок, японские купцы неоднократно придумывали отправлять их во Владивосток, и этим немало способствовали приданию некоторой комфортабельности тамошней жизни. Операции подобного рода не разрослись до сколько-нибудь значимых размеров, поскольку потребительная стоимость Владивостока оказалась весьма ограниченной. Японцы, однако, очень скоро связали его правильными (исключительно в летнее время) пароходными сообщениями со своими открытыми портами, а следовательно, и с целым Светом в целом. Вообще, они рановато наметили Сахалин и Уссурийский край как поприще, на котором рано или поздно им суждено будет попытать свою предприимчивость. Все эти и многие другие соображения заставили, в итоге, японцев придать нарочитое значение русскому отделению школы иностранных языков в Токио. При сём я имею в виду не только правительство, не щадившее издержек и хлопот на сие дело, но также и самое общество.

С самого начала своего русская школа в японской столице насчитывала уже около полутораста учеников разного возраста, начиная с десятилетних мальчиков и завершая совершено взрослыми самураями. Не следует забывать, что изучение русского языка не открывало перед японскими студентами тех широких перспектив, которые имели в виду ученики английского или французского, отчасти даже и немецкого отделений. По-английски и по-французски в столице уже читались высшие университетские курсы. Немецкий язык открывал доступ, к примеру, в медицинские училища. По-русски же не предполагалось никакого высшего преподавания. В смысле карьеры или возможности зарабатывать для себя средства к существованию, изучение русского языка представлялось, тоже, весьма и весьма малозначительным. Японцы, владеющие каким-нибудь европейским языком, если даже им и не удаётся устроиться на государственной службе, могли найти себе место в одной из многочисленных торговых контор, магазинов, гостиниц и т.п. Для студентов же русского отделения не существовало ни одного из этих посторонних побуждений, ничего!

Устройство русского отделения с первых же шагов встретило такие затруднения, о которых не было и помина при устройстве всех других иностранных школ. О первом русском учителе в Токио до меня дошли уже только полулегендарные слухи. Знаю я лишь, что он сам называл себя просто Сидором, без всякого прибавления, и что о происхождении его решительно никто ничего толком и не знал. Лучшими моментами его педагогической деятельности были те, когда он, являясь в класс мертвецки пьяным и усевшись на кафедре, тотчас же засыпал непробудным сном. Иначе же он ругал своих слушателей самым неприличным образом, вступал с ними в рукопашный бой и, наконец, был выталкиваем ими же самими из училища.

На смену ему явился молодой, очень щеголеватого вида джентльмен, еврей с польскою фамилиею, уроженец Варшавы, воспитанный в Берлине. Он сразу обворожил и начальство, и учеников своею обходительностью, держал себя чрезвычайно прилично, говорил удовлетворительно на нескольких европейских языках, необыкновенно быстро выучился разговорному японскому языку и вдобавок ко всему артистически играл на фортепиано. Свою казенную квартиру в помещении министерства иностранных дел он скоро уставил превосходнейшими образцами японского искусства, которые приметно становятся редкостью даже в самой Японии, но которые он разыскивал каким-то никому непонятным чутьем.

Правда, он скоро повел очень шибкий и прибыльный торг этими самыми предметами. Но так как в упущениях по службе его упрекнуть ничем не могли, то все и были крайне довольны неожиданными его приобретениями.