В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

Хижина — это не перевалочный пункт, а точка приземления.

Тихое пристанище, а не штаб-квартира для подготовки революций.

Путь для отступления, а не для старта.

Место, где капитан корабля выпивает последнюю порцию рома перед крушением.

Берлога, где зверь зализывает раны, а не точит когти.

23 мая

Сегодня в три часа ночи я проснулся от лая собак и выбежал за дверь с фальшфейером в руках. По берегу рыскал медведь. Когда рассвело, стали видны его следы на сером песке.

Вода продолжает свое победное шествие. Этим утром расстояние между береговой линией и льдинами увеличилось до десятка километров. Ветер уносит вдаль ледяные глыбы. Солнце освещает их, оставляя берег в тени. Затем первые лучи проникают в хижину и устраивают танцы на полу. Нет более красивого зрелища. Солнце и собаки радуют меня. В течение дня глаза накапливают все эти образы, из которых в дальнейшем сложится мой сон.

Согласно Кьеркегору, на протяжении жизни человек проходит три этапа: возраст эстетического и донжуанского наслаждения, возраст фаустовского сомнения и возраст экзистенциального отчаяния. Сюда следует добавить возраст ухода в лес — как закономерный итог трех предыдущих стадий.

На шее я ношу маленький православный крестик. Он сверкает на солнце, когда я, сняв рубашку, колю дрова. В одном из моих детских снов светлобородый лесной Робинзон тоже носил крест на груди. Мне нравится образ Иисуса Христа. Он прощал неверных жен, ходил пешком, рассказывал грустные притчи и презирал буржуазию, а потом отправился на Голгофу, где, как он знал, его ждала смерть. Я чувствую свою принадлежность к христианскому миру, к тем землям, где люди, решив поклоняться Богу, проповедующему любовь, позволили свободе, разуму и справедливости воцариться на территории своих городов. Но что меня отталкивает, так это религиозный догматизм — термин, которым можно обозначить надругательства, совершенные над евангелическими текстами, когда армия духовенства с тиарами и колокольчиками превратила обжигающие истины в уголовный кодекс. Христос должен был быть греческим богом!

24 мая

Этой ночью мне снилось, что на меня напали медведи. Проворные, как кошки, и с густой шелковистой шерстью, как у афганских борзых, они резвились на крыше избушки. Звучит жутковато. Подозреваю, что испарения, исходящие от водорослей, влияют на мои сны и уносят их в готические дали.

Стая уток садится на воду между тремя огромными льдинами, затем взлетает и ровным клином направляется в сторону Монголии. Два длинноносых крохаля облюбовали мой залив. Я провожу часы с биноклем, подробно рассматривая их хохолки, напоминающие ирокезы. Нарядные каменушки совершают посадку на полном ходу в узком протоке. Кряквы срываются с места с решительным видом, как будто точно знают, куда летят.

Каждый день в восемь вечера солнечным лучам удается проскользнуть через расщелину горной гряды на юге и прочертить длинную красную полосу поверх бархатистых лесных зарослей. Мне все равно, кто создал эту красоту — Бог или случай. Разве нам нужно знать причину, чтобы наслаждаться следствием?

Когда темнеет, развожу костер на берегу и готовлю ужин. Поев, долго смотрю на пламя, грея руки в шерсти собак, пока луна над горой не дает команду ложиться спать.

25 мая

Подолгу лежу и курю в гамаке на вершине холма. Айка и Бек расположились у моих ног. В Париже все думают, что я сражаюсь с сибирским холодом и, надрываясь, вынужден колоть дрова под завывания метели.

Байкал словно покрыт пластинами из алебастра, оправленными в отливающий синевой свинец. Обломки льда перемещаются на юг. Греясь на солнышке, наблюдаю за процессом, похожим на сезонный перегон скота на новые пастбища. Цвет воды меняется ежечасно. Две красные утки с бешеной скоростью пролетают над отслаивающейся коркой льда. Что за страсть пожирает их? Что за срочное дело их ждет? И почему кто-то предпочитает наблюдать за птицами с ружьем, а не с биноклем?

26 мая

Люди, остро чувствующие бег времени, не могут усидеть на месте. Лишь находясь в движении, они успокаиваются. Перемещение в пространстве дает им иллюзию того, что время замедляет ход. Их жизнь сотрясается в пляске святого Витта.

Альтернативой подобным метаниям выступает отшельничество.

Мне никогда не надоедает рассматривать подробности здешнего пейзажа. Я знаю тут каждый камень, каждый изгиб тропы, но все же изо дня в день жадно ищу их взглядом, заново открывая для себя. Передо мной стоят три задачи: найти ранее не замеченные детали в этой изученной вдоль и поперек картине, углубить те представления, которые хранятся в моей памяти, и, наконец, в очередной раз убедиться, что, поселившись здесь, я сделал правильный выбор. Неподвижность побуждает меня выполнять это упражнение снова и снова. Отказавшись от подобного очищающего созерцания, я обязательно сорвусь с места и отправлюсь искать что-то другое.

Согласно любителям оседлой жизни, от великолепия невозможно устать. На что тут жаловаться? Вещи не так уж статичны, как может показаться: свет придает природе многообразные оттенки, преображает ее. Она меняется изо дня в день.