В лесу

– Они сказали, что решения о переводе земельных участков в другую категорию… погодите-ка, – Сэм раскрыл записную книжку, полистал, – “принимая решение, мы руководствовались интересами общества в целом и данными, доступными нам на момент принятия решения, оставаясь при этом беспристрастными”. Заметьте, это не официальное письмо, один тип прямо так мне и сказал. В личной беседе.

Кэсси сунула два пальца в рот и сделала вид, будто того и гляди блеванет.

– Сколько стоит подкупить Совет графства? – спросил я.

Сэм пожал плечами:

– Решений принималось много, да и времени заняло немало, так что сумма наверняка красивая получилась. Большая тройка в эту землю хорошо вложилась. Идея передвинуть шоссе им вряд ли пришлась бы по вкусу.

– Насколько велики были бы их убытки?

Сэм показал на две пунктирные линии в северо-западном углу карты:

– Если верить геодезистам, ближайший альтернативный маршрут проходил бы здесь. Как раз этого и хотят активисты из “Стоп шоссе!”. Ближайшая точка – в двух милях, а некоторые участки – в четырех или пяти. Земля к северу от одобренного маршрута в цене не упадет, но у Тройки останутся и земли к югу, а те сильно обесценятся. Я поговорил с риелторами, притворился покупателем, и все они сказали, что земли промышленного использования непосредственно возле шоссе вдвое дороже, чем такие же земли в трех милях от шоссе. Подсчетов я не проводил, но разница исчисляется миллионами.

– Ради такого не грех и поугрожать, – задумчиво сказала Кэсси.

– А ведь есть и такие, – добавил я, – что не пожмотятся накинуть пару кусков, чтобы убийцу нанять.

Мы помолчали. Дождик на улице почти прошел, по карте расплылось размытое солнечное пятно, похожее на луч вертолетного прожектора. Оно выхватило из сумрака участок реки, задрожало на аккуратно выведенных буковках и растаяло, оставив после себя красноватый отсвет. На другом конце комнаты один из помощников на горячей линии пытался избавиться от излишне говорливого собеседника, но не тут-то было.

Наконец Кэсси сказала:

– Но почему тогда Кэти? Не логичнее убрать Джонатана?

– Может, это было бы слишком очевидно? – предположил я. – Убей они Джонатана – и мы сразу же перебрали бы всех врагов, которых он нажил во время этой кампании. Убийство Кэти обставлено как преступление против половой неприкосновенности, поэтому, с одной стороны, мы не обращаем особого внимания на историю с шоссе, а с другой – Джонатан все поймет.

– Вопрос только, найду ли я того, кто стоит за Большой тройкой, – сказал Сэм, – потому что я в тупике. Фермеры никаких имен не знают, Совет графства утверждает, будто бы они тоже не в курсе. Я видел несколько документов со сделок, но все они подписаны юристами, а юристы якобы не имеют права предоставлять мне имена своих клиентов без разрешения от самих клиентов.

– О господи.

– А журналисты? – неожиданно спросила Кэсси.

Сэм не понял:

– А они тут при чем?

– Ты сказал, что статьи про шоссе появились еще в девяносто четвертом. Наверняка есть журналисты, которые следят за событиями, и у них должны быть догадки относительно того, кто купил землю. Мы же в Ирландии, тут секретов не существует.

– Кэсси, – Сэм просиял, – ты просто сокровище. С меня пиво.

– Может, лучше почитаешь за меня отчеты? О’Горман фразы строит прямо как Джордж Буш. Я просто не понимаю, о чем он.

– Знаешь, Сэм, – сказал я, – если эта зацепка сработает, мы с тобой еще долго будем ее пивом угощать.

Сэм, неуклюже похлопав Кэсси по плечу, шагнул к своему столу и самозабвенно, словно учуявшая след собака, принялся рыться в газетных вырезках, а мы с Кэсси вернулись к отчетам.

Карта так и осталась висеть на стене, по какой-то необъяснимой причине действуя мне на нервы. Думаю, дело в совершенстве рисунка, в хрупком изяществе каждой детали – крохотных листиков на деревьях в лесу, выпуклых камешков в стене башни. Видимо, я подсознательно страшился, что однажды взгляну на карту и увижу среди выведенных шариковой ручкой деревьев смеющиеся детские лица. В одном из желтых квадратиков Кэсси пририсовала торговца недвижимостью в костюме, с рогами и небольшими, торчащими изо рта клыками. Рисует она не лучше восьмилетнего ребенка, и тем не менее каждый раз, замечая краем глаза эту мерзкую рожу, я подпрыгивал.

Я сделал попытку – вообще-то впервые в жизни – по-настоящему вспомнить, что произошло тогда в лесу. Начал я издалека, не желая даже самому себе признаваться в том, что творю, – подобно ребенку, который ковыряет болячку, а смотреть боится. Я подолгу гулял, – ранним утром или ночью, когда не оставался на диване у Кэсси и не мог уснуть, – в странном оцепенении часами бродил по городу, вслушиваясь в едва различимые голоса на задворках моего сознания. Порой, очнувшись, я понимал, что пялюсь на безвкусную неоновую вывеску неизвестного мне магазина или на изысканный фасад какого-нибудь георгианского особняка в “мажорном” Дун-Лэаре, но понятия не имел, как я тут очутился.