В поисках императора

Днем обитатели второго этажа могли наблюдать кипучую жизнь своих крылатых товарищей, добровольно разделивших с ними заключение. Их пение, такое разное и выразительное, отвлекало узников от тяжелых мыслей. Людям казалось, что они сами становятся легче перышка и вот-вот смогут оторваться от земли и улететь. Птицы выбрали среди всех строений города именно Ипатьевский дом, где томился в заключении царь. Они разделили заключение Романовых по доброй воле, по вдохновению высших сил, а значит, были частью общего плана, который зрел уже давно и вот-вот должен был воплотиться в жизнь, как и предрек в вещем бреду Алеша. Николай видел, как беспокойно на душе у жены и детей, как вздрагивают они при появлении каждой новой птицы. Неуверенность в будущем и жизнь в заточении подталкивали его близких, и с каждым днем все сильнее, на поиски сверхъестественного, в котором мог заключаться какой-то знак небес. Столь напряженное ожидание вмешательства высших сил выдавало беспомощность и потерю надежды. Он и сам теперь часто терял трезвость и ясность взгляда и поддавался общему настроению ожидания, хотя старался не выдавать себя и следил за птицами украдкой.

Но однажды ночью напряжение отпустило узников и их души наполнились радостью. В лунном свете запел соловей, запел о нежности, что только она одна и есть в мире, позвав Николая, Александру, Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию и Алексея. Алексей никогда прежде не слышал соловья и в восхищении припал к окну.

– Его послал орел. Его не видно, потому что он поет. Орла видно, и он не поет.

Николай слушал странные рассуждения сына, вспоминал герб империи и орла на нем, думал о соловье, которого не видно. Алексей прав, никто действительно ни разу не видел соловья и ни разу не слышал, как поет орел. Если власть исходила только от орла, может быть, царю не хватало пенья соловья? Власть, в которой сочетались бы мощь орла и нежность соловья, могла бы изменить историю, никто и никогда не смог бы победить правителя, на гербе которого красовались бы две эти птицы. Какой глубокий смысл заключен в маленьких значках на бумаге, в изображении живых существ на гербе! То т, кто рисовал их, хорошо знал, как проникнуть в лес символов и убедить его обитателей – оленей, орлов, львов, пантер, волков, голубей, грифонов – замереть на одну минуту и позволить воплотить в маленьком рисунке всю их мощь, красоту, мудрость, которая потом навсегда останется на высоких воротах дворцов, на летящих шпилях храмов. Их величие только подчеркивало, какой простой и домашней была правда их добродетелей: верности, силы, смелости, красоты, невинности, они оставались на века, и их значение понимал даже тот, кто не умел читать. Животные принадлежат всем, даже если они – геральдические.

«Новая власть тоже изобретет себе герб, – думал Николай, глядя на красноармейцев. – Кто знает, какие животные будут изображены на нем». В России все было таким быстротечным, неуловимым, что события не успевали воплотиться в символах. Вот и его лицо до сих пор красовалось на банкнотах, подтверждая их силу; старые рубли все еще находились в обороте, потому что новых пока не напечатали. Лишь зачеркнули на них императорские знаки, поставив сверху черную печать нового режима, на которой пока не было ни символов, ни герба, а только длинная надпись.

«Что ж, новая власть пока не сумела сосредоточить свою мощь в нескольких значках. Этому искусству, – думал Николай, – учит только время». Все понятно, но он никак не мог представить себе, какого представителя фауны изберут своим символом большевики. Получалось что-то вроде фантазий Анастасии, часами рисовавшей иллюстрации к книгам, которые читал Алеша. На одной из них был нарисован орел в окружении множества птиц, летящих над тайгой, а на земле, на поляне среди леса, в смертельной схватке сплелись тигр с огромной змеей. «Вот они и будут на новом гербе! Змея и тигр – земные животные, у них нет мечты о полете, нет ни ностальгии, ни грусти, в них только чистая природная сила…»

Он, царь, позволил себе быть растерянным слишком долго, он забыл, что многое может быть прощено политику, но не императору. Вот «керенские», они всегда выкрутятся. В момент отречения, когда побег был еще возможен, на него навалилась эта растерянность, и он потерял драгоценное время. В этом упрекал его Михаил, приехавший в Царское Село, чтобы попрощаться с ними перед отправкой в Тобольск.

– Николай, зачем ты так долго колебался? Почему не бежал сразу после отречения подальше отсюда?

– Что было бы с семьей? Как я мог их бросить?

– Если бы ты остался на свободе, ты мог бы сделать для них значительно больше.

Но такая логика была чужда Николаю, и оба брата это понимали. Они обнялись со слезами на глазах. Керенский, тогда министр-председатель Временного правительства, тоже присутствовал при этой встрече, устроившись в кресле поодаль от братьев.