В поисках императора

Алексей, который питал слабость к дяде Михаилу, прокрался в прихожую и подсматривал в замочную скважину. Ему очень хотелось распахнуть двери и подбежать к дяде, такому славному, чтобы спросить у него то, чего не могли объяснить другие взрослые. Почему солдаты, прежде такие почтительные, несколько дней назад рассмеялись ему в лицо и запретили выйти в парк, когда ему так хотелось погулять? Почему из дворца бежали все придворные? Почему его отец и мать теперь спрашивают разрешения у того, кто сидит в углу? Когда он появляется, полубегом, в длинном черном пальто, по дворцу как дрожь проходит. Кто он? Мальчику говорили его имя, но почему он командует здесь, он ведь не князь, не генерал, не адъютант его отца?! Алеша отпрянул от двери: дядя Михаил повернулся и направился к выходу, выпустив брата из объятий.

– Ты здесь, Алеша?

Тот бросился на шею гостю, который прошептал ему на ухо:

– Твой отец и твоя мать нуждаются в тебе, защищай их, но так, чтобы они не заметили. Ты теперь не мальчик, а мужчина.

Та к Михаил уступил трон племяннику, поцеловав его в ухо и потеребив волосы на макушке. Алеша вытер слезы и не стал задавать вопросов.

– Я понял, дядя Миша. Счастливого пути. Возвращайся скорее. – Он старался стоять попрямее, напрягая больную ногу, не думая о боли.

Следом за отцом из зала вышел человек, одетый в черное, пожал ему руку и в первый раз улыбнулся. Потом пришла мама, чтобы увести его на прогулку в парк. Их сопровождали конвойные. Все молчали. Вдруг из-за поворота за решеткой ограды показалась толпа, послышались крики и проклятия. Обеспокоенные конвойные переглядывались. Алеша перевел взгляд на родителей, которые ускорили шаг, почти побежали. То гда он выпрямился, гордо поднял голову и двинулся навстречу толпе, стараясь не торопиться и не отводить глаз. Он выбрал в ней одно лицо, юношу со светлыми волосами, чем-то похожего на него самого, и сосредоточился на нем. «Почему? Почему? – молча, одними глазами спрашивал он незнакомого паренька и звал его: – Иди сюда, пойдем на озеро вместе, только перестань, как тебе не стыдно?» – и остановился в нескольких метрах от решетки. Понемногу крики утихли и все взгляды уперлись в мальчика с бледным лицом. Какая-то женщина заметила, каким усилием воли дается ребенку это противостояние:

– Вернитесь домой, царевич, уходите. Вы только посмотрите, какой он бледный!

Сначала в толпе послышался глухой ропот, потом воцарилось глубокое молчание. Алексей потерял сознание и упал: усилие, которое потребовалось, чтобы заставить служить не подчинявшееся колено, было слишком велико. Аликс, всхлипывая, бросилась к сыну; теперь она уже не могла вызвать Распутина: друг, который из любой точки империи мог посылать мальчику свое благословение и вывести его из кризиса, был мертв.

В эти дни в Екатеринбурге у Алексея снова раздулось колено и поднялась температура. Но между бредом и прояснениями сознания он не терял появившейся вдруг у него очень странной способности предвидеть, как обернутся события. Это новое свойство его болезни слишком сильно напоминало Николаю ясновидение слепых, их пророческое пение, он предпочел бы видеть сына другим, нормальным подростком, играющим в одиночестве в саду и спрашивающим, где находятся Фолклендские острова. Отец не знал, что Алексей ведет теперь молчаливые разговоры с птицами. Мальчику казалось, что птицы знают, зачем он здесь. Они только ждут момента, чтобы начать рассказ о своем долгом путешествии, о бесконечной сибирской равнине, которую им пришлось пересечь, о селе с телеграфом, которое им так и не удалось найти, о суровой зиме, которую они пережили, о том, как ждали весну, о старшем, которому не могли не подчиняться. Они казались мальчику друзьями, вернувшимися после разлуки, частью огромной стаи, направлявшейся к дому, где был царь.

Алексею становилось хуже ночью, когда птицы замолкали в гнездах, и ему казалось, что он одновременно живет и в темноте и при свете. Что за дальние страны снятся ночью птицам? Как долго надо ждать, пока все спят, и не на что смотреть. Постель такая огромная, как мир, и неизвестно, в какой ее части лучше устроиться, когда часы и минуты просят не засыпать, не оставлять их одних. Когда мама вставала и приходила к нему, он мучился. Раз она здесь, птицы молчат, им неудобно мешать и беспокоить. Она могла с минуты на минуту разрушить все, как тогда, когда подняла занавеску, за которой он играл с Джойем: «Алеша, не прикасайся к собаке, подхватишь какую-нибудь болезнь!» Маме неизвестным образом удавалось сделать так, что ему трудно становилось играть, одеваться, вставать. Только тогда, когда он заболевал, она становилась терпеливее, но лишь потому, что все время принуждала себя к этому. Мальчику было так жалко ее, что он изо всех сил притворялся, что ему с ней весело.

Глава пятнадцатая