В поисках императора

«Ваше величество, царевич просит вас подняться к нему», – сказала ей Демидова. От неожиданности Аликс выронила из рук мешочек. Камеристка тут же наклонилась, но Аликс опередила ее, попыталась вырвать Катаринин подарок у нее из рук. Ветхая ткань от такого резкого и неосторожного обращения рассыпалась в прах. Наружу выпало то, что она так долго хранила: маленькое облачко трухи, которую не смогли бы собрать даже тонкие пальцы царицы. Аликс не хотела верить своим глазам: в драгоценном Катаринином мешочке была только пыль – все истлело, превратилось в ничто за двадцать три года ее брака.

Камеристка никак не могла успокоиться из-за того, что порвала мешочек, наполненный странной пылью, неизвестно почему настолько дорогой ее госпоже. «Наверное, это воспоминание о ком-нибудь очень близком или святые мощи. Там одна труха, и больше ничего нет…» – размышляла она. Медленным шагом Демидова стала подниматься вверх по лестнице вслед за двумя солдатами, которые несли кресло царицы.

Алеша ждал мать с нетерпением.

– Доктор, пожалуйста, оставьте нас одних!

Врач вышел.

– Мамочка, не надо бояться! Почему ты хочешь оставить меня?

Услышав эти слова, Аликс закрыла глаза, пытаясь собраться с силами; она по-настоящему боялась пророческого дара Алеши.

– Алеша, почему ты так говоришь?

– Потому что ты подумала уйти первой, мама…

На комнату обрушилась глубокая тишина. Около окошка слышался шум хлопающих крыльев. Алексей посмотрел в окно таким взглядом, будто был далеко-далеко отсюда, и ему больше нечего было сказать своей матери. Аликс вызвала доктора и Демидову, оставив на них сына. Ей было так стыдно, как никогда прежде в своей жизни. Он смотрел на нее, как на мать не смотрят. Она должна была поговорить о нем с Николаем, если не хотела сойти с ума. Сын упрекнул ее в том, что она хотела смерти, он прочитал ее мысли, ей было нестерпимо стыдно.

Николай узнал о беспокойстве жены несколько позже. Тр упп пришел к нему, чтобы позвать в дом, как раз тогда, когда он позволил себе маленькую передышку и присел рядом с поленницей. Камердинер нашел царя сидящим на колоде, с взглядом, потерянным где-то среди дорожек сада, и в почтительном ожидании замер в двух шагах от него.

Николай слушал, как плещутся волны Исети, которая была совсем рядом: в нескольких метрах от дома крутой спуск – и вот уже вода. Но видел он реку лишь один раз, когда они приехали из Тобольска. Потом он только слышал ее, он учился слушать ее музыку день за днем, и особенно старательно – после того, как вокруг сада возвели забор. Исеть пела с каждым днем все громче, во всяком случае, так ему казалось. Его это отвлекало, сбивало с рабочего ритма, он уже не помнил, сколько раз бросал полено и останавливался, как вкопанный, с топором в руке.

Воды реки бежали так же торопливо, как торопливо жил он сам до недавнего времени, уверенный в себе, но ограниченный давно определенными «берегами», освобожденный от выбора и верный своей судьбе, которая несла его по жизни, часто не считаясь с его собственными желаниями. Бесконечный простор морских волн, куда вливались воды речные, никогда не понял бы радости в чувстве границы, предела течению справа и слева, не понял бы счастья от сознания справедливости жертвы, которое знали все речные потоки, заключенные в русло. Это ограничение, это позволение продолжить свой путь, которое они получали от матери-земли, эти изгибы и пороги, это постепенное замедление течения, этот отказ от спешки были полны самой глубокой любви к жизни. Реки, как и цари, никогда не возносились над земными беспокойствами и тревогами, они считались с ними и зависели от них.

Николай вспомнил день коронации, когда он вместе с Аликс должен был проехать по всей столице, побывать на множестве площадей, где собрался народ со всей страны. Силу и необходимость ограничений он осознал много позже, а тогда, в день коронации, он понял только, что больше уже не является человеком по имени Николай Романов, теперь он – поток, зажатый между двумя берегами, он больше не имеет права на что-то личное точно так же, как река не может отклониться от своего русла, призываемая морем и обнимаемая землей. Но после прихода к власти Николай понял и то, что не может в мире быть большей свободы, чем свобода монарха. Он понял, что полюбить свободу по-настоящему можно, лишь отказываясь от нее. Его народ, который много лет жил в принуждении, в покорности обстоятельствам, теперь хотел воли, хотел открытого моря, безбрежности. Он не собирался больше ждать, пока кто-то избранный осуществит его мечты, нетерпение прорвало веками выстроенные дамбы, и теперь вся мощь российской власти разлилась морем по бескрайним землям.