В полдень, у ратуши...

«Мария Клименко. Ворошиловградской области, село Преображенка».

«Скобенюк Мария, № 274, рабочая. Лагерь Бука». «Бука» — так узники, видимо, называли Бухенвальд. Какая трагедия скрывается за этой краткой биографической записью? Вполне возможно, что, угнанная на работы в Германию, подобно тысячам других женщин из русских и украинских сел, Мария Скобенюк не дала сломить себя и включилась в подпольную работу. Но фашисты выследили ее. И вот на сырой степе в камере гестапо она оставила свой последний автограф.

Еще несколько женских имен. «Сидели 5 женщин с 5/I — 45 г. Фатима, Анна, Женя, Мария, Ольга. Сегодня уже 10/I — 45 г. Нас отправляют в тюрьму без допроса».

Наивные девушки. Они не верили, что их уводят на виселицу. Мужчины хорошо знали, что их ждет.

«Прошло уже 25 суток, ждем виселицы. Костя, Евгений, Павел, Григорий, Анатолий, Леньчик, Миша».

Через небольшой промежуток новая надпись: «Здесь ожидают смерти Костя, Евгений…» Следующее имя стерто. Я мысленно восстанавливаю то, что могло быть написано дальше: «Павла (наверное, это его имя стерто) взяли сегодня. Остальных еще раньше». Но вот еще одно слово, написанное рукой Кости или Евгения и поставленное после их имен, — «бандиты». Что это — горькая ирония затравленных и униженных узников? Внезапно до меня доходит скрытый смысл. «Бандиты»… Ну конечно же, «бандитами» в тайных отчетах гестапо именуются активные участники Сопротивления. Слово «бандиты» по странному «совпадению» употребил и г-н Дамен.

Еще одна запись, подтверждающая новый смертный приговор. «Здесь сидел, ожидая допроса, 2 дня, 1 и 2 февраля, Стороженко Григорий — за связь с «бандитами» — Костенко и другими».

«Анищенко Александр, Сталинской области, Краматорского района, попал сюда за «халатность». 12.12.44 г.».

Вспоминаю слова Вальтера Кухты: «Формальное обвинение в «халатности» нацисты часто предъявляли тем узникам концлагерей, которых уличали в организации саботажа. Акции саботажа во внешнем лагере Бухенвальда «Мессе-Дойц», как правило, осуществлялись небольшими группами участников Сопротивления, имевшими тесную связь с антифашистским подпольем Кёльна». Значит, и тебя, Александр Анищенко, ждала петля, наброшенная на шею рукой фашиста.

Накануне краха гестаповцы старательно заметали следы преступлений. В немногочисленных документах почти не сохранилось имен казненных патриотов. Но что может быть красноречивее этих улик — записей на страницах каменного дневника!

«Куринь Толя Никол, (аевич) нар. (одился) 1925–1945 г. пов. (ешен)». Рядом нарисованы, вероятно огрызком карандаша, виселица и крест. Двадцатилетний Толя Куринь тоже не вышел живым из сырого каземата.

Я хожу из камеры в камеру, двигаюсь вдоль стен. Они медленно проплывают перед глазами, словно могильные плиты. Сколько их было, оставивших здесь свои жизни? Некоторые камеры открывают впервые свои настенные рисунки и записи «постороннему взору». Среди рисунков, сделанных наспех и неуверенной рукой, часто повторяется один и тот ясе мотив — виселица.

В одной из камер мне бросается в глаза нацарапанное размашисто и крупно: «Остался жив! 30.6.45 г.» Подписи нет. Кто он, этот безымянный мученик, которому удалось дожить до победы? Размышляя об этом, я выхожу в коридор и вдруг замечаю вдали два зеленых мундира. Зрение не обманывает меня. Двое рослых полицейских неторопливо движутся в нашу сторону. Обернувшись, я вижу еще двоих, идущих с противоположного конца. Третья пара блюстителей порядка успела заблокировать черный ход.

«Что здесь происходит? — спрашивает один. — Кто вызвал полицию?»

«Нет, я не вызывал, — отпирается г-н Дамен. — Не знаю, кто это сделал. Осмотр происходит с моего согласия и под моим наблюдением».

Ему явно не по себе.

Кто-то вручает полицейским по экземпляру газеты «Кёльнер фольксблатт» с публикацией о гестаповском подвале. Полицейские, молодые парни с безучастными лицами, в нерешительности. Не зная, как себя держать, они комкают в руках газету, переглядываются и наконец исчезают так же внезапно, как и появились. Скандал не состоялся.

Выйдя из подвала, мы проходим мимо глухой каменной стены. Сейчас здесь стоянка автомобилей пенсионного ведомства, а раньше у этой стены расстреливали узников. Глубокие выщерблины зияют в ней до сих пор. Еще одно свидетельство массовых казней во дворе дома на Апельхофплац.

Трудно поверить, что г-н Дамен, сам юрист по образованию, не знал, что нацисты «судили» участников Сопротивления негласно и приговоры приводили в исполнение чаще всего тут же, в гестапо. И все же он, а вместе с ним и буржуазная пресса упорно стремятся смыть пятна крови с «дома ЛД». Определенные круги не желают «излишне драматизировать» эту историю, ведь многие бывшие палачи живут рядом в качестве «честных граждан». Не надо создавать для них нервную обстановку! Они и так перенервничали из-за «Холокауста»! Общество должно проявить к ним гуманность!