В середине века

Она задержала, схватив за руку, когда я встал.

— Куда вы торопитесь, Сережа? Андрей вернется только завтра вечером. Оставайтесь. У нас кровать широкая, отлично разместимся вдвоем.

Я сказал:

— Очень жалею, Нина, что вы женщина, а не мужчина. Как бы мы с вами побеседовали, будь вы в брюках, а не в юбке!

Она почти сочувственно проговорила:

— Вы, оказывается, гомик? Вот уж не ожидала. Внешне вы похожи на нормального мужчину.

— Я вполне нормальный мужчина, Нина. Просто я избил бы вас так, как злополучную Сидорову козу ни разу не избивали. Но на женщину у меня рука не поднимается.

— Воспользуюсь тем, что у вас неподъемная рука. Ужасно не люблю, когда меня бьют, особенно как Сидорову козу. Между прочим, я как-то узнала, что эта знаменитая коза принадлежала не Сидору, а Кузьме. Вы не находите, что этот новый факт вносит существенные коррективы не только во взаимоотношения козы и ее хозяина, но и в обычные отношения мужчины и женщины?

Она хохотала. Ее темные бесстыжие глаза зазывающе впивались в меня. Она издевалась ради самой издевки, а не защищаясь от моего негодования. Я скверно выругался и ушел. Она запустила мне в спину изощренный мат.

Весь этот день, вспоминая наш разговор, я то снова вскипал, то хохотал. Мне очень понравилась ее шутка насчет Сидоровой козы, через несколько лет я отдал ее одному остряку в моем первом романе. И меня ужасало то, что будет с Кожевниковым, когда он догадается, что за штучка его жена. В конце концов он должен все о ней узнать. Но не от меня, решил я. Совесть не позволяла мне развеять его иллюзии.

Он узнал о ней много раньше «конца концов». По Норильску распространилась жутковатая история о его реакции на поведение жены. Видимо, он что-то заподозрил и потому внезапно явился домой не вечером, а в середине дня. Нина в это время лежала в постели с одним из своих лагерных дружков. Я уже упоминал, что коренастый широкоплечий Кожевников отличался незаурядной силой. Бешенство ее усилило. Любовник жены, избитый до потери голоса, был голым выброшен наружу в снег. И только после его выдворения из балка на мороз вслед полетели одежда и валенки. Затем настала очередь жены. Никто не видел ее синяков, но знали, что она неделю не выходила из балка — лежала в постели уже не от демонстрационной лени, а по физической необходимости.

Домой к Кожевникову я не пошел, опасался разговора о неверности Нины. Я предвидел, что он обрушит на меня жалобы на недостойную женскую природу и запальчиво подтвердит, что он всегда с пренебрежением относился к этой половине человечества. И вот — худшие его оценки подтвердились. Нину я еще мог обругать, но он, несомненно, напустится на всех женщин чохом — и тогда, совсем не к месту и совсем не вовремя, мне придется встать на их защиту. И обвинить его самого: должен был заранее узнать, кого выбирает в жены, — сам прошляпил. Это могло закончиться первой ссорой за многие годы дружбы — я очень боялся такого финала.

Но он явился ко мне сам. Разговор пошел о Нине, но он был не таким, как мне представлялся.

— Хочу проститься с вами, Сергей Александрович, надо менять обстановку. Нина постоянно болеет — то печень, то почки, а теперь и с желудком плохо. Мы в это лето поехали с ней в Москву, ходили по разным знаменитостям. Рекомендация у всех одна — немедленно распроститься с Заполярьем. Срочно на юг, к теплому морю, к свежему молоку, к фруктам и овощам.

Я поинтересовался:

— Значит, вывозите Нину? Куда же направитесь?

— В Болгарию, на Балканы. В министерстве меня еще помнят по доарестным делам. И Зверев, отпуская из Норильска, дает хорошую характеристику. Предложили главным инженером строящегося полиметаллургического завода. Врачи одобряют: горный воздух, неподалеку Черное море… Может, вытяну Нину…

Я спросил острожно:

— Неужели так плохо, что опасаетесь?..

— Очень опасаюсь, — ответил он сумрачно. — Болезнь запущена. Долго скрывала от меня реальное состояние. Нина такая гордая. Почему-то всегда считала, что болезнь не столько несчастье, как унижение. Я ужаснулся, когда узнал, до чего дошло. А она все смеялась, подшучивала над собой. И сейчас посмеивается.

— Будем надеяться, что в Болгарии ей станет лучше.

— Будем надеяться, — повторил он. И, помолчав, добавил: — А если не станет — как выдержать? Скажу вам по-честному — Нина для меня единственный свет в окошке. Несчастья с ней не перенесу.