В середине века

— Давно хотел с вами познакомиться, Владимир Николаевич, — сказал я. — Вы ведь стали местной легендой.

Он и вправду был легендарен. Знакомству с ним предшествовали слухи о нем. Мы знали, что он физик, что работал у академика Иоффе и был его любимцем. Что перед арестом успел защититься, а появившись в Норильске, стал незамедлительно творить чудеса.

Донорильское бытие Глазанова занимало нас не очень, среди заключенных, прибывающих этапами с «материка», были не только кандидаты наук, но и доктора, и профессора, и членкоры академии, а также поэты и писатели, имена которых были известны всей стране. Наличествовал даже один из секретарей Союза писателей и второй общесоюзный секретарь Центрального комитета комсомола. Доарестные заслуги и звания никого особенно не занимали: все мы были уравнены общим званием «зека», все носили одну лагерную одежду и все делали не то, что хотели и к чему были способны, а то, чего от нас требовали, — лишь иногда работа соответствовала специальности. И вот тут начиналось то, что сделало Глазанова всенорильски известным.

Я сказал, что Глазанов творил чудеса. Природа чудес была инженерная: организация работ, технические изобретения, их внедрение. И это опять-таки не казалось исключительным: в тогдашнем Норильске собрали много выдающихся изобретателей. Главным чудом было другое — он делал только то, что сам считал нужным, а начальство сразу соглашалось: да, именно это и нужно, оно, начальство, только об этом и мечтало. Вместо того чтобы покорно вкалывать на земляных работах, как делали все мы в первые месяцы норильского бытия, он, прибыв в одном из этапов 1939 года, шумно возмутился: что же это за безобразие — и электростанция пущена, и машин полно, настоящее энергохозяйство, а где ремонтная и проверочная база энергетики, где контроль правильной эксплуатации агрегатов и сетей? Срочно организовывать энерголабораторию, без нее нельзя! И, не прикасаясь к лому и кайлу, создал ее, первую настоящую лабораторию в городе. И энергично сколотил дельный штат — сам подбирал среди заключенных мастеров и инженеров, лаборантов и рабочих.

Второе дело было еще значительней. Он обнаружил, что в Норильске не существует защитного электрозаземления машин и сооружений. Собственно, формально оно было, но лишь как техническая показуха, как грандиозная инженерная туфта. Без заземления энергомашины не должны работать, без громоотводов высокие здания нельзя строить — это знают все строители и все электрики. И еще они знают, что нет ничего проще, чем его устроить: вбей в землю металлическую трубу или рельс — и готово, закорачивай них трубы, механизмы и здания. Так и поступали в Норильске: вбивали в вечную мерзлоту трубы, прокладывали в ледяной почве металлические шины и рельсы, присоединяли к ним агрегаты — и рапортовали, что электрическая безопасность везде обеспечена.

Но вечная мерзлота — изолятор, а не проводник электричества, ни один из таких ледяных заземлителей практически не заземляет. Глазанов доказал это точными промерами электрического сопротивления псевдозаземлителей — и стало ясно, что все энергохозяйство нового промышленного района страны создается с чудовищными нарушениями техники безопасности.

Но он не ограничился тем, что поднял шум, простая критика недочетов его не устраивала, он всюду искал положительных решений. И, установив, что заземления нет, он стал искать его — и нашел. Идея была до изумления проста. На всем гигантском пространстве нашей планеты, где царствует вечная мерзлота, почва — изолятор, заземлять на нее машины и здания бессмысленно. Но есть в этом мире почв-непроводников и глубокодонные озера. Они не промерзают насквозь даже в свирепые морозы, а это значит, что их дно — нормальная почва. И, стало быть, заземлители надо устраивать на дне таких озер.

Глазанов не принадлежал к тому распространенному типу изобретателей, которые, найдя решение и сделав модель, ограничиваются подачей заявки в БРИЗ, получением авторского свидетельства и — соответственно — премиальным вознаграждением. Для него была верна только та идея, которая становилась делом. Философский догмат — критерием истины является практика — был внедрен в него не институтскими лекциями, он был чертой характера. Глазанов превратился из ученого в прораба. В дно озера Долгого, самого глубоководного в окрестностях Норильска, уложили массивную свинцовую — для предохранения от коррозии — сетку и завели на нее все энергоустановки комбината. Так в мире электротехники появился новый тип заземления — Глазанов назвал его озерным.

— Был бы Владимир Николаевич вольным, не миновать бы ему Сталинской премии, — так высказался об изобретении Глазанова мой приятель, электрик Александр Прохоров. А Саша, я хорошо знал, жаловал только тех, кто реально того заслуживал.