В середине века

Ольга Николаевна швырнула в угол папиросу. Ее подвижное лицо снова изменилось, в глазах вспыхнул гнев.

— Вы плохо ведете себя! Кто вам разрешил уходить в лесок? Стрелок намеревался объявить вас в побеге, я еле отговорила. Вы забываете о своем положении!

— Да, я забыл о своем положении! — сказал я. — Я забыл, что я заключенный, то есть нечеловек, вернее, недочеловек. Я забыл, что мне нельзя удаляться от места работы дальше, чем на десять метров. Я забыл, что полагается стоять перед вольным, особенно перед начальником, навытяжку, держа руки по швам и склонив голову. Я забыл, что мне запрещены все естественные человеческие чувства — увлечение, радость…

— Перестаньте! — крикнула она, топнув ногой. — Что за истерика? Слушать не хочу!

Я отвернулся. Она закурила новую папиросу, прошлась по комнате. Она успокаивалась, я все больше кипел.

— Вести такие разговоры небезопасно, когда кругом столько ушей, как вы этого не понимаете? — сказала она. — Я начальник цеха, и на мне лежат…

— Права и обязанности, — докончил я, кланяясь. — Понимаю вас, Ольга Николаевна. Ваша обязанность — не допускать, чтобы заключенные забывали о том, что они заключенные. А право — наказывать заключенных карцером, если они все-таки забудут. Интересно, во сколько суток кандея вы оцениваете мое поведение?

— Не будьте глупцом! — сказала она, подходя вплотную. — Слышите, не будьте глупцом!

Она так разозлилась, что, судя по всему, готова была влепить мне пощечину. Я замолчал. Она еще прошлась по комнате, не глядя на меня.

— Ваша бригада сейчас уходит в зону, — сказала она, останавливаясь. — Вы останетесь в цехе на вторую смену. Я выдала конвоиру расписку, что задерживаю вас для окончания начатых работ.

— Слушаюсь, — сказал я. — Будет исполнено. Займусь окончанием еще не начатых работ. Я давно мечтал провести вечерок в полном одиночестве.

Она наконец справилась с гневом и снова улыбнулась.

— Одиночество будет неполным. Я приду к вам вечером.

Теперь все мои мысли свелись к одному — узнать, когда начинается вечер. Это перед закатом или после заката? Что отмечает наступление вечера — последний солнечный луч или первая звезда? Или, может, на мое несчастье, вечер приходит, когда самая тусклая последняя звездочка выползает на дежурство? В старой жизни вечер наступал, если две стрелки на часах становились под заданным углом. В новой часы были утрачены, единственные в цехе ходики висели в закрытом кабинете начальницы. Я выбегал наружу и смотрел на небо. Небо не хотело темнеть. По нему, черт знает зачем, ползали красные полосы, они потихоньку превратились в северное сияние — первое увиденное мною. Я счел это добрым предзнаменованием и возвратился к себе. Ко мне в любую минуту могли прийти. Мне было не до сияния, даже первого!

И, как почти всегда бывает в таких случаях, я пропустил, когда дверь открыли. Не знаю, о чем я задумался, но из реальности выпал. Очнулся, когда передо мной стоял молодой человек. Я растерянно вскочил — я не знал этого неслышно появившегося человека. Он был высок, очень строен и необыкновенно красив. Только на картинах старых итальянских мастеров я видел такие благородные мужские лица, матово-бледные, с нежной кожей, большими вдумчивыми глазами. Все это было так невероятно — и его неожиданное появление, и его удивительная красота, что я непроизвольно сделал шаг назад.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — сказал человек, улыбаясь, и протянул руку. — Я два раза стучал, но вы не услышали. Я муж Ольги Николаевны.

В комнату вошла Ольга Николаевна. Она увидела, что мы обмениваемся рукопожатием.

— Ты, значит, справился без меня, Сережа? — Она весело засмеялась, заметив мое смятение. — Не удивляйтесь, моего мужа тоже зовут Сергеем, Сергеем Анатольевичем. Садитесь, друзья, что же вы стоите?

— Я знаю о вас уже давно, — сказал он, приветливо глядя на меня. — А вернее, с того дня, когда Оля познакомилась с вами в кабинете у Федора Аркадьевича Харина. Она так точно описала ваше лицо, походку и разговор, что я узнал бы вас и без знакомства, при встрече на улице.

— Мы тоже запомнили Ольгу Николаевну, — ответил я с трудом. Я с отчаянием собирал разлетевшиеся мысли, голова была темной и гулкой, как перевернутый горшок. Я повернулся к Ольге Николаевне: — На вас были модельные туфли, чулки со стрелками, нарядное платье. Мы долго потом удивлялись, как вам удалось пробраться в такой одежде на завод под кромешным дождем.

Сергей Анатольевич улыбнулся:

— Я расскажу вам тайну ее появления на заводе. Оля знала, что ей предстоит увидеть очень интересных людей, в прошлом крупных работников, и готовилась к встрече целую неделю. А последние две ночи даже плохо спала. Она упросила Авраамия Павловича дать ей свою машину для поездки. Только это и спасло ее туфли и платье, а заодно и завивку, на которую тоже было потрачено немало сил.