В тайниках памяти

Она: «Салимата». Я: «Салимата, а дальше?» Она: «Салимата Диалло». Я: «Так это о твоих ягодицах говорит весь город?» Она: «Да, и теперь ты знаешь почему». Я: «Верно».

Она ушла. А я, думавший, что мне предстоит бессонная ночь, заснул как убитый. На следующий день у меня возникло чувство вины из-за того, что я переспал с Салиматой Диалло. Я вернулся в деревню немного пристыженный и смирился с тем, что больше ничего не узнаю о Мосане или о своем брате. В каком-то смысле это даже принесло мне облегчение. И я вернулся к обычной жизни в деревне.

Через несколько месяцев началась война, в которую Франция вступила одной из первых. И, естественно, прихватила с собой своих ручных зверушек. В частности, нашу страну, самую послушную из всей стаи. Помню, из Парижа прибыл какой-то важный депутат, чернокожий, со свитой из белых, чтобы найти мужчин, готовых сражаться за великую мать-Францию. Он добрался даже до нашей деревни. Он выступил с речью, и мне казалось, что я слышу Асана, демонстрирующего свое искусство убеждать и очаровывать. Тем, кто пойдет сражаться за белых, депутат обещал все на свете. Славу, признательность родины, награды, деньги, землю, богатства, вечность на героических небесах; да, обещать он умел, и многие ему поверили.

Мне они не сказали ничего. От инвалида им не могло быть никакой пользы. Их солдатам нужны были глаза, чтобы видеть пули, чтобы видеть врага, хорошенько прицелиться и убить его: но глаза нужны еще и для того, чтобы видеть, как погибает твой друг, и чтобы плакать, когда окажешься один во чреве земли, где никто тебе не поможет, и будешь спрашивать себя, почему ты должен умирать за страну, которая тебе даже не родина, в огромной бессмысленной бойне. Многие в нашей деревне, и мои ровесники, и люди постарше, поверили чернокожему французскому депутату и его друзьям. Они отправились на войну, оставив жен и детей.

Потом настал тот августовский вечер 1914 года. Я его никогда не забуду. Я собирался вознести вечернюю молитву, как вдруг услышал шаги во дворе.

– Кто здесь?

– Я.

Этот голос я узнал бы из всех на свете.

– Что ты здесь делаешь?

– Приехал с тобой повидаться.

– Кто с тобой?

Ответа не было.

– Кто с тобой?

– Это я, Мосана.

А вот ее голос изменился. В нем больше не было свежести и задора, как прежде. И опять наступило молчание, оно было страшным. Мы были тремя вершинами треугольника горьких воспоминаний, вопросов без ответа, ненависти и любви. Мы знали, что связаны навсегда, и ненавидели друг друга за это. Асан заговорил:

– Мне нужна твоя помощь, Усейну.

Я ехидно усмехнулся. От тут же отреагировал:

– Можешь смеяться, да. Имеешь право. На твоем месте я бы тоже ухмылялся. После всего, что произошло, я прошу тебя о помощи: это может прозвучать невероятно…

– А главное, издевательски.

– Согласен. И все же я прошу тебя о помощи, потому что ты мой брат. Я не сделал бы этого, будь у меня выбор.

– Мне наплевать, что у тебя нет выбора. Я больше тебе не брат, Асан.

– Хочешь ты этого или нет, хочу я этого или нет, но мы братья. Кровь проистекает из более далекого источника, чем плоть. Она проистекает из источника, который находится в глубоком прошлом. Этот поток несет на себе историю, в которой участвуем не одни мы. То, что нас связывает, касается не только тебя и меня.

– Не понимаю, кого еще это могло бы затрагивать. Что тебе надо? Говори, только короче, мне пора на молитву.

– Я уезжаю во Францию. На войну.

– Ну и что? Это твой путь, а не мой.

– Мы ждем ребенка.

Ошеломленный, я не знал, что сказать, и через несколько секунд мой брат заговорил снова:

– У нас с Мосаной будет ребенок. Я хочу поселить их у надежного человека до тех пор, пока не вернусь. Мы с тобой не очень-то дружили. Возможно, мы недолюбливали друг друга. Но если есть кто-то, кому я могу доверить свой самый важный секрет, зная, что он его сохранит, то это ты.

– Ты лицемер, Асан Кумах.

– Можешь так думать, если тебе хочется. Но скажи: ты сможешь позаботиться о Мосане и моем ребенке во время моего отсутствия?

– Что ты лицемер, я знал всегда, но ты еще и безответственный человек. Как ты можешь ехать сражаться за Францию, оставив здесь жену и ребенка?

– Я буду сражаться и за этого ребенка тоже. Не только за Францию. Сражаться за Францию – это сражаться за то, чтобы он рос в мирное время.

– Не уверяй меня, будто собираешься сражаться за него. Ты никогда ни за кого не сражался. Все, что важно для тебя, это твоя собственная персона, ты хочешь, чтобы французы считали тебя своим. Так что не придумывай себе оправданий: признайся, что Франция для тебя значит больше, чем твой ребенок. Имей мужество это сказать. Неужели она поверила твоим басням? А, Мосана? Я сейчас с тобой говорю. Неужели ты ему веришь, когда он говорит, что едет сражаться за будущее вашего ребенка? Он лжет! И ты его отпустишь?

– Я не лгу.

– Он вас бросает.

– Я их не бросаю.

– Дай Мосане сказать!

– Это я пришел к тебе.

– Она тоже здесь, и это она носит твоего ребенка.

– Пойдем, Асан, – сказала Мосана. – Я тебе говорила.