В тени королевы

Пегги и сама мне об этом писала: мол, только мысль о скором замужестве немного утешает ее в горе от смерти брата, внезапно скончавшегося нынешним летом. Я рада за подругу – а если заглянуть в глубину моего сердца, там мерцает мыслишка: если Пегги выходит замуж, значит, есть надежда и для меня. Впрочем, заячья губа не мешает производить на свет здоровых младенцев. А для чего еще нужен брак? Задача женщины – рожать детей; та, что на это не способна, едва ли кому-то понадобится. Но я стараюсь не задерживаться мыслями на своем уродстве. Джейн всегда говорила, что это испытание, ниспосланное мне для того, чтобы стать лучше и ближе к Богу. Будь Джейн жива, быть может, я бы сейчас нянчила племянников и племянниц. Порой спрашиваю себя, каким стал бы наш дом, если бы в нем звучали топот маленьких ножек и детский смех?

Еще Кэтрин подробно пересказывает сплетни о том, что королева увлечена Робертом Дадли. «Она отвела ему комнаты по соседству со своими. Кэт Астли в ярости, а Сесила вот-вот хватит удар. Посол Габсбургов дуется, посланник Эрика Шведского угрожает со скандалом покинуть Англию», – пишет она. Но о романе королевы с Дадли, как и о его бедной больной жене, известно даже здесь, в Шине – все языки в Англии об этом болтают.

– Елизавета со своими женихами – точь-в-точь Гомерова Пенелопа, – сухо говорит maman. – Слава богу, мне больше не приходится во всем этом участвовать! Ни мне, ни тебе, Мышка.

– Я тоже рада, maman. Я не подхожу для жизни при дворе.

– Были времена, quand j’étais jeune[48]… – И она о чем-то глубоко задумывается. – Да, Мышка, были времена, когда я обожала придворную жизнь! В то время за мной ухаживал твой отец.

– Тогда вы любили отца? – спрашиваю я.

Мне известно, что в конце – когда отец встретил смерть на плахе – maman его больше не любила; она проклинала его честолюбие и винила в том, что случилось с Джейн.

– Великой страсти, о какой рассказывают поэты, между нами не было, но он мне нравился. Он был хорош собой, смел, любил красивые жесты. Знаешь, в молодости кажется, что это главное. – Внимательно взглянув на меня, она добавляет: – Хотя о тебе, Мэри, так не скажешь. Ты не увлекаешься блестящей оберткой. Даже в детстве у тебя были… comment dire?[49] – очень глубокие мысли.

– Может быть, вы ошибаетесь, – отвечаю я. – Все говорят обо мне: «Уж она-то не мелочна и не тщеславна!» Должно быть, такое я произвожу впечатление. Если говорить правду, maman, у меня бывают мысли о любви и вообще… ну, обо всем, о чем думают девушки моего возраста. – При этих словах я вспоминаю секретаря maman по имени Перси; его давно здесь нет, а когда он служил в нашем доме, то вовсе меня не замечал. – Но верно, что я не похожа на сестру.

– Это правда. Кэтрин, благослови ее Бог, живет чувствами и увлечениями. Истинная дочь своего отца!

– Maman! – говорю я.

– Да, милая?

– Если вы так беспокоитесь о Кэтрин, почему сами не остались при дворе, чтобы за ней присматривать?

– Ты имеешь в виду, зачем я вышла замуж за твоего отчима?

– Да, наверное, можно и так сказать.

– В жизни, Мышка, выпадает не очень много шансов на счастье. Иногда за такой шанс стоит хвататься обеими руками. И потом, тогда я верила, что рано или поздно Кэтрин к нам вернется… когда перебесится, – добавляет она, немного помолчав.

– По-моему, Китти не перебесится никогда!

Maman смеется, но тут же с гримасой хватается за грудь и стонет. Я устраиваю ее поудобнее и ворошу угли кочергой, чтобы камин горел жарче.

– А это – сверток и… что там, второе письмо? – Она указывает на второй конверт, пришедший к нам вместе с письмом от Кэтрин. – От кого?

Я разрываю конверт и просматриваю письмо.

– От Пегги. Собирается покинуть двор и приехать к нам в Шин.

– Бедная девочка, должно быть, все никак не утешится от потери брата. Ужасно, когда смерть забирает молодых. Ты его помнишь?

– Смутно. Когда он жил с нами в Брэдгейте, я была совсем маленькой.

– Так или иначе я рада ее помолвке и рада, что она приезжает погостить. Ты будешь ей отвечать, Мышка?

Я тоже рада, что моя добрая подруга вернется в Шин. У нас здесь часто гостят всевозможные кузены и кузины, но никто из них не мил мне так, как простодушная, веселая Пегги.

– И сверток, – говорю я. – Открыть его?

– Дай мне взглянуть. – Maman протягивает руку. – О, это от Ви́ны! – радостно восклицает она и разворачивает ткань. – Смотри-ка, книга Фокса. На латыни. А ты знала, что Ви́на переправляла Фоксу в Швейцарию документы, на которых он основал свою книгу?

Мне вспоминается тугой бумажный валик, спрятанный под корсетом. Кажется, это было вечность назад – еще в царствование прежней королевы! – хотя прошел всего год. Maman листает книгу – что-то ищет и, найдя, протягивает мне:

– Смотри, Мэри!