В тени королевы

– Так и сделаю, – отвечает maman. – Вряд ли она мне откажет. Напомню о тех днях, что мы провели вместе в доме у Екатерины Парр, это ее подтолкнет дать вам свое благословение.

Стокс издает короткий сухой смешок. Я смотрю на Кэтрин, потом на Пегги: они недоуменно переглядываются, явно не понимая, о чем речь – или, точнее, что осталось несказанным. Ясно одно: maman имеет на королеву какое-то влияние.

– Да, я ей напишу. Это поможет. И, Киска… – Она поворачивается к моей сестре. – Pas de betises! Никаких глупостей!

Мы все смеемся. Этот миг мне хочется сохранить навечно, словно засахаренные фрукты в бутылке – кусочек лета среди зимы.

– Теперь скажи мне, – говорит она, когда смех стихает, – как дела при дворе у Левины? Говорят, ее миниатюры пользуются большим успехом.

– Так и есть, maman, – отвечает Кэтрин. – Она нарисовала уже всех и каждого, а портретов королевы написала больше, чем у меня пальцев на обеих руках. И тебя рисовала, верно, Пегги?

– Верно. – Пегги, повозившись с мешочком на поясе, достает оттуда маленький сверток. – Это вам.

Она протягивает сверток maman, а та мне, говоря:

– Боюсь, в последнее время пальцы плохо меня слушаются. Мышка, разверни, будь так добра!

Я осторожно снимаю обертку и вижу миниатюрный портрет Пегги. Maman с улыбкой берет его в руки.

– Пегги, как мило, что ты об этом подумала! Спасибо, моя дорогая!

– Вы… вы всегда были мне словно мать, – отвечает Пегги.

Голос у нее дрожит; и вслед за этим наступает неуютное, тяжелое молчание, словно все мы вдруг вспоминаем то, о чем хотели забыть.

– Что ж, – говорит наконец maman упавшим голосом, – теперь я, пожалуй, вздремну.

В щель между прикроватными шторами сочится тусклый утренний свет. Мне нравится, когда полог приоткрыт на ширину ладони: сквозняков я не боюсь, а в окне видно ночное небо. В ясные ночи в мое окно здесь, в Шине, светит одна яркая звезда. Она неподвижна, всегда на одном и том же месте – порой, когда не могу заснуть и в голове бродят тревожные мысли, взгляд на нее меня успокаивает. Иногда я воображаю, что это Джейн смотрит на меня с небес.

Эхо тычется мне в пальцы мокрым носом, просит, чтобы погладили. Рядом со мной тихо спит Пегги, по другую сторону от нее – Кэтрин, раскинувшись на кровати и закинув руку за голову; темный силуэт на белой подушке. Обе крепко спят. А я часто часами лежу без сна, осаждаемая разными мыслями – десятками «как?» и «почему?» из тех вопросов, на которые легче всего ответить верой. Но что-то во мне не довольствуется легкими ответами: я хочу объяснений, не требующих прыжка воображения, которого хочет от нас Бог.

Потом мне вспоминается, как нахмурилась Пегги при упоминании Хертфорда – и в душу падает камешек сомнения насчет брака сестры. Вечером, когда мы с Пегги уже ложились в постель, а Кэтрин еще не поднялась в спальню, я спросила, что она думает о Хертфорде.

– Тебе не кажется, что он… – И Пегги задумалась, теребя свое ожерелье. – Даже не знаю. Но он как будто…

Закончить ей не удалось; вошла Кэтрин, и разговор перешел на то, какой наряд она наденет на свадьбу. Я изображала воодушевление, однако сомнения Пегги не шли у меня из головы.

Да, разумеется, это мой вечный пессимизм! Всегда жду худшего. Противоречивые мысли бродят в голове, сталкиваются и наплывают друг на друга. Невозможно отрицать, что моя сестра – выгодная партия. Да, брак с ней – дело рискованное, но большой риск сулит большую награду, и Хертфорду это известно не хуже, чем всякому другому. Строго говоря, по букве завещания старого короля Кэтрин – наследница Елизаветы, даже если королева того не признает. Мне вспоминается, как Хертфорд несколько дней назад, краснея и запинаясь, просил у maman ее руки. Нет, он точно любит мою сестру! Или… Ведь его родные ждут, что он вернет собственной семье утраченные позиции. Должно быть, возлагают на него все свои надежды. Всем известно, что в царствование Эдуарда Сеймуры лишились почти всего. Я в то время была совсем маленькой, но помню, как окружающие это обсуждали. Отец Хертфорда, герцог Сомерсет, отправился на плаху, герцогиню бросили в Тауэр… Тут ручеек моих мыслей превращается в бурный поток: я вспоминаю покойную сестру. Не только Сеймуры в те годы потеряли самое дорогое.

Я беру Эхо на руки и осторожно, чтобы не разбудить Пегги и Кэтрин, встаю с постели. Нащупываю в темноте платье. Холод стоит страшный – так холодно, что голову стягивает обручем, как будто я птенец, который вот-вот вылупится из яйца. Подхожу к камину, ворошу угли кочергой – они мерцают еле-еле. Набрав растопки, аккуратно раскладываю ее, начинаю раздувать огонь. Но угли гаснут один за другим. Я мало подвержена суевериям, однако сейчас мне приходит мысль: «Это знак» – и все внутри сжимается от страха за maman.