Валерий Гаврилин

Вернувшись, снова отбыли на свой «остров». Жизнь поплыла по-старому: сад, прогулки, вечерние посиделки… Как гром среди ясного неба оглушила Гаврилиных новая страшная весть: 28 августа скоропостижно скончался близкий друг семьи, пианист Владимир Хвостин. Ему было всего 45. В последнем телефонном разговоре он сказал, что много происходит в мире разных чудес, а он скоро приедет — и всё расскажет. Но что-то случилось: были гастроли в Иркутске, концерты под Москвой, а потом быстротечная болезнь — и не смогли спасти.

Гаврилин не хотел в это верить, ходил из угла в угол, сразу напомнило о себе больное сердце. Но нашёл всё-таки силы, стали собираться в Москву на похороны. Приезжали туда и во второй раз (в октябре) — захоронить урну с прахом. В дневнике Наталия Евгеньевна записала: «До сих пор не могу представить себе, что он больше не придёт, что восторженно не скажет: «Как я люблю яблочное варенье!», не услышу этих ликующих интонаций в его голосе. Зара Александровна сказала: «Я так рада, что бросила петь. После Володи, такого друга, я никогда ни с кем не смогла бы петь» [Там же, 264–265].

После смерти Хвостина Гаврилины уехали на Кавказ. Билеты до Адлера, а оттуда — в Новый Афон. Жили на горе, в просторной комнате. Утром ходили на море, жару проводили под крышей, а вечером подолгу гуляли вдоль побережья.

Но здоровье эта поездка не улучшила. И в письме к Томашевской жена Валерия Александровича сообщает: «…были сильные перепады в погоде, и у Валерия перебои в сердце, тяжёлая голова. Сказал, что Кавказ ему не подходит, и всё время повторяет: «А я в Россию, домой хочу!» [Там же, 261].

Вероятно, по причине постоянного нездоровья не смолкали в семье Гаврилиных разговоры о невыполненных планах. Обычно такие беседы затевал Валерий Александрович: «Я знаю, что меня губит, — планы. Я в них, как в тисках. <…> Пусть история меня осудит, но я уж не буду выполнять всё, что было задумано <…> Я посчитал: если мне оркестровать все песни, которые у меня написаны и должны быть использованы, мне нужно семь месяцев. А когда же я буду заниматься основным делом?» [21, 261–262].

Наталия Евгеньевна, конечно, успокаивала, говорила, что надо записывать те произведения, которые уже сочинены, а не те, которые следуют по плану. Но утешения, видимо, не всегда действовали, и во время ежедневных прогулок до Марсова поля и далее — по Неве, вдоль Летнего сада, разговоры возобновлялись: «Я как собака, которая ищет след, — вынюхиваю, вынюхиваю, куда пойти: и в одну сторону, и в другую, пока не нападу на след. И как это мучительно! Вот говорят: я талантливый! А я тебе истинную правду говорю: я себя таким не считаю. Если даётся всё с такими мучениями — это же пытка!» [Там же, 266].

Однако, хотя сам автор «Военных писем» и относился к себе критически, многие думали совсем иначе: музыка Гаврилина была широко известна, её создателя давно узнавали на улицах. Как-то раз, ровно посреди разговора о собственной бездарности подошли к Валерию Александровичу двое молодых людей, поздоровались и спросили: «Композитор Валерий Гаврилин — это Вы?» Ответ был утвердительным. Тогда незнакомцы представились. Были они студентами Мухинского училища, и один из них, Андрей Ратников, писал стихи.

Вскоре он принёс свои поэтические творения Гаврилину, тому они понравились — завязалась переписка. Валерий Александрович всегда высказывал свои конструктивные замечания, но настаивал на том, что Ратникову стоит продолжать сочинять.

После училища молодой поэт и художник стал работать реставратором в храме Николая Чудотворца в Николо-Бережках[194]. Как-то А. А. Белинский, отдыхавший в тех краях, привёз от него Гаврилину подарок — картину с изображением зимнего леса и банку варенья. В то время Ратников уже стал в Николо-Бережках батюшкой. Позже, в 1998 году, он передал через Белинского ещё один пейзаж — на сей раз осенний. Прошло много лет, но ни Гаврилина, ни его музыку художник не забывал.

И после смерти Валерия Александровича Ратников продолжал переписку с Наталией Евгеньевной: они стали обмениваться открытками, вдова дарила Ратникову вновь изданные книги о композиторе. Он тоже стал заниматься пропагандой его сочинений, в частности выступал на конференциях в музее Островского в Щелыкове с докладами о музыке Гаврилина к спектаклям по пьесам Островского.

Эта трогательная история была ярким доказательством народной любви к Гаврилину. Впрочем, поскольку самому композитору тщеславие было чуждо, этой любви он порой просто не замечал. Кстати, скромностью Валерия Александровича некоторые умело пользовались, позволяя себе различные «выверты» в его адрес.