Ватник Солженицына

Неприхотливый быт и показное нестяжательство Солженицына подкупали современников. Обряженный в драный ватник, ужинающий кипятком с черным хлебом и половинкой луковицы, он, казалось, один во всей стране воплощал в себе весь многострадальный русский народ. А где его еще сыскать, если в сытых шестидесятых граждане страны Советов сплошь обрядились в кримпленовые костюмы, повесили на стены модные эстампы и обзавелись стиральными машинами – обуржуазились?

То ли дело Александр Исаевич. Вот в декабре 1962 года он, простой рязанский учитель, начинающий автор, по вызову ЦК на обкомовской машине едет в Москву на встречу руководителей партии и правительства с деятелями культуры: «Я нарочно поехал в своем школьном костюме, купленном в “Рабочей одежде”, – с гордостью пишет Солженицын. – В чиненных-перечиненных ботинках с латками из красной кожи по черной, и сильно нестриженный… Таким зачуханным провинциалом я привезен был во мраморно-шелковый Дворец Встреч… В раздевалке ливрейные молодцы приняли мое тертое унылое длинное провинциальное пальто»265

.

Подобным же образом Александр Исаевич любил показаться и на рязанских улицах. «Когда Солженицын приезжал в Рязань из Давыдова, – вспоминала Анна Гарасева, – у него был вид старого колхозника из глухой деревни: куртка-стеганка, шапка с ушами, и весь он выглядел каким-то усталым и измученным»266.

В том же виде Солженицын предстал и перед сотрудником «Литературной газеты» Виктором Бухановым, приехавшим в Рязань вскоре после выхода в свет «Ивана Денисовича», чтобы написать о нем очерк: «Одет он был в стеганый ватник, шапку-ушанку с болтающимися завязочками»267.

В том же виде в начале 1969 года застал Солженицына в Давыдове бывший генерал Григоренко: на плачах «фуфайка», на ногах «огромные зэковские бахилы»268. Угощал его хозяин весьма скромно: «По кусочку свиного сала, черный хлеб, луковица, перловая каша-концентрат», «флакон из-под духов, в нем на 1/3 спирт», завтрак: «картофель», «снова по кусочку сала, луковица, соль, растительное масло», «снова накапали в рюмки спирта»269

.

В своем заслуженном ватнике Солженицын даже собирался было заявиться на церемонию вручения Нобелевской премии, да объяснили ему, что так не принято. Возмущению новоиспеченного лауреата не было предела: «Господа, это – моя скифская досада на вас: зачем вы такие кудряво-барашковые под светом юпитеров? почему обязательно белая бабочка, а в лагерной телогрейке нельзя?»270

Зря он, что ли, свои ватники из лагеря вез? Он, кстати, из Экибастуза их целых два захватил – один свой, а другой краденый: по собственному признанию, он его «замотал по инвентаризации»271. (Вот тебе и «политический» – обычным воришкой оказался наш мученик за высокие идеалы, казенной телогрейкой не побрезговал!)

Образ неприхотливого в быту, бедствующего писателя Солженицын начал внедрять в сознание окружающих, как только стал выходить в люди. Рассказывая о своем первом появлении в редакции «Нового мира», он пишет: «Расспрашивали о моей жизни, прошлой и настоящей, и все смущенно смолкли, когда я бодро ответил, что зарабатываю преподаванием шестьдесят рублей в месяц, и мне этого хватает»272

.

В те годы за 60 рублей в месяц один человек прожить мог, но очень скромно.

Можно представить, как смотрели на Александра Исаевича сотрудники редакции «Нового мира». «Все были в восторге от того, как он пишет, как держится и что говорит, – вспоминает Владимир Войнович. – Говорит, например, что писатель должен жить скромно, одеваться просто, ездить в общем вагоне и покупать яйца обыкновенные по девяносто копеек, а не диетические по рублю тридцать»273.

Эти «обыкновенные по девяносто» нашли отражение и в воспоминаниях самого Солженицына. Рассказывая, как однажды в 1967 году он возвращался из Москвы в Борзовку, он пишет: «Это было 8 июня, на Киевском вокзале, за несколько минут до отхода электрички на Наро-Фоминск, с продуктовыми сумками в двух руках, шестью десятками дешевых яиц»274.

На шесть десятков разница была, что ни говори, велика: 2 рубля 40 копеек. Но так и яйца не такие крупные – так что выгода сомнительна.

Мотив о бедственном положении писателя звучит во многих воспоминаниях о нем. Мы помним, как в 1967 году, собираясь выписать Солженицыну аванс за «Раковый корпус», который так и не будет напечатан, Твардовский посочувствовал: «У него за душой ведь нет ни гроша»275.

«Денег у них не было, – уверяла Анна Гарасева, – они с женой копили их всю зиму на отпуск, а потом летом отправлялись по добытым адресам бывших лагерников»276.

«Денег у Солженицына нет. Это ясно», – вспоминает новомирец Алексей Кондратович277.

С удивлением и восхищением пишет и Вишневская: «Жил Александр Исаевич на один рубль в день – так распределил он на много лет свой довольно большой гонорар за Ивана Денисовича»278.