Вдоль по памяти

Для нас, детей, самыми интересными павильонами были, конечно, животноводства, звероводства и охоты. Эта часть выставки напоминала зоопарк наличием вольеров с промысловым зверьём, выездным кругом, где демонстрировались огромные породистые быки, которых водили за кольца, продетые в ноздри. Потрясающей красоты ахалтекинские жеребцы, нервно гарцующие и хрипящие, старающиеся вырвать повод из рук поводырей. Их сменяли могучие, неуклюжие першероны, способные перевозить телеги невероятной тяжести. В специально отведённое время можно было покататься на тройках лихих рысаков и даже верхом.

Мы долго простаивали перед клетками чёрно-бурых лис, соболей, выдр, горностаев и хорьков. Кроликов было полно, и самых разных пород. Маленьких крольчат можно было купить за очень умеренную цену.

В одном из павильонов на высоте пяти метров по стене была устроена игрушечная железная дорога. Поезд из локомотива и десятка вагонов носился бесконечно по полочке на стене, ныряя в тоннели и грохоча по мостикам.

Я загляделся на это диво и не заметил, как компания моих родителей и их друзей куда-то ушла. Я бросился их догонять. Толпа была так густа, что я уже никого не нашёл. Я понял, что потерялся. Решил пойти на прежнее место и ждать пока меня найдут. Там, возле мешков с зерном и сушёными вишнями, я простоял очень долго, но никто за мной не пришёл. Я проголодался и даже украдкой взял из мешка горсть сухих вишен, но они были пыльные, слишком сухие и невкусные. Наконец я отчаялся найтись и вышел на какую-то огромную площадь с фонтанами. Я посидел на бортике рядом с гигантским рогом изобилия. Страха я не испытывал, ведь мне было уже восемь лет, я хорошо ориентировался в выставочном лабиринте. Вскоре я вышел на знакомую Хованскую улицу.

Эскиз литографии «Я потерялся»

На ВСХВ мы, дети, ходили всё лето и уже без взрослых. Покупали там ириски и леденцы, пили ситро. Было очень весело и любопытно.

Мы с Владиком упросили родителей купить нам несколько ангорских крольчат. Это были пушистые белые очаровательные существа с красными глазками, невероятно спокойные и доверчивые.

Пока тянулось лето, с ними не было особых проблем. Мы соорудили для них квадратный загон во дворе на травке и выпускали их днем пастись. По мере того как крольчата съедали траву, мы передвигали загон на свежее место. Они быстро росли.

С наступлением осени нам пришлось поселить их на чердаке. Кормили мы их теперь покупным зерном, нарубленными ветками кустарника, сеном и хлебом.

Для нас это лето — сплошной праздник. Осенью мы с Владиком пошли в школу. Наступил последний останкинский год. В 1940 году мы (я, папа и мама) переехали на Ленинградку (Ленинградское шоссе) в новый наркомфиновский дом.

На новом месте

В нашей новой комфортабельной коммуналке сгрудились четыре семейства (12 человек). Некоторые, в том числе и мы, впервые обрели такие блага цивилизации, как водопровод, ватерклозет, газ, центральное отопление, ванная, паркет и мусоропровод.

После Останкина, где мои родители были молоды, здесь, на Ленинградке, рядом с молодыми соседями мои мама с папой выглядели, если не пожилыми, то уж во всяком случае людьми в возрасте. Тем удивительней для меня было открытие, что именно мои родители занялись деторождением.

С досадой и жалостью я смотрел на маму, уже по моим понятиям немолодую женщину, тяжело передвигавшуюся, задыхавшуюся, в некрасивом байковом халате или в зимнем пальто, едва сходившемся на большом безобразном животе. Правда, примиряло с этим непотребством то обстоятельство, что соседи относились к ней в этот период с большим уважением и даже с трогательной нежностью.

Достаток наш, очевидно, был невелик, ибо когда Лиля Стрельникова, соседка снизу, вовлекла маму в надомничество, мама ухватилась за это с большим энтузиазмом. Няня Лена приносила откуда-то белый «товар», то есть детские фартучки, распашонки, чепчики, которые требовалось украсить вышивкой разноцветным мулине. Целые кучи этих цветных моточков валялись по комнате, и до поздней ночи беременная мама и няня Лена вышивали цветочки, бабочек, фруктики и прочую умильную дребедень на белоснежном младенческом белье. Два раза в неделю Лена уносила сдавать готовую продукцию и приносила новое сырьё. Сколько за это платили — не знаю, думаю, что гроши, и, скорее всего, ценилась занятость рук негрязной работой. Вначале наши вышивальщицы подошли к этому труду очень творчески, соперничали друг перед другом разнообразием рисунков и яркостью цвета, но потом неумолимый закон вала взял верх над творчеством, рисунки пошли по одному трафарету и старание ограничивалось лишь тем, чтоб был приличный товарный вид.

Перед новым 1941 годом мама изготовила уже несколько комплектов «для себя», то есть как приданое будущему ребенку, и поскольку самочувствие её не позволяло ей сидеть ночами и гнать норму, эта надомная деятельность была прекращена.

В конце января начались схватки, и маму увезли в родильный дом. 25-го числа отец пришёл возбуждённый и радостный, держа высоко в руке записку, где карандашом было написано: «девочка, чёрненькая».