Вдребезги

Я чувствовала его взгляд, но не смотрела ему в лицо. Все. Меня выгонят. Теперь он ни за что не позволит мне работать здесь.

– Однозначно, – откликнулась я взволнованно. – Сегодня же. Собственно, прямо сейчас.

И быстрым шагом пошла к задней двери.

Он крикнул:

– Возвращайся завтра в шесть утра для разговора с Джули. Я замолвлю за тебя словечко!

Я обернулась и посмотрела на него с благодарностью и удивлением. Мне можно прийти на следующий день, что, возможно, означает и послезавтра! Я улыбнулась. Это меня обрадовало – даже если потом и расхочу здесь работать. Райли, похоже, повеселился надо мной, прежде чем отвернуться к грилю.

Я почувствовала себя слабой и уставшей. Запах промокшей еды прилип к моей одежде и телу, но у меня были деньги в кармане и еще работа на завтра. Я купила буханку хлеба и банку арахисового масла в супермаркете «Фуд Конспираси» через дорогу.

Вернувшись назад в гараж Майки, я улеглась в кровать и лежала, пока за окном не стемнело. Мое тело покрылось пленкой из высохшего пота, несвежей еды и мыльной воды. Так хорошо отдохнуть после целого дня, проведенного на ногах, после поднимания лотков с грязной посудой и подносов с тарелками. Я медленно ела сандвич с арахисовым маслом, затем принялась за еще один. Первый рабочий день выдался не таким уж и плохим. Люди вроде бы нормальные. Райли кажется милым и очень классным. В любом случае, это уже кое-что. Покончив со вторым сандвичем, я включила душ со слабым напором и обнажилась. Вода полилась холодная, и я задрожала. Оглянулась по сторонам. Не было ни шампуня, ни мыла. Я старалась не смотреть на себя слишком близко, но не получалось, и я мельком увидела шрамы на бедрах. В желудке что-то провалилось.

Я Франкенштейн. Девушка со Шрамами.

Я подняла лицо вверх, к струе воды, и неожиданно, ни с того ни с сего вода переключилась на очень горячую. Я решила сделать вид, что это внезапное жало кипятка и есть причина, по которой я заплакала…

Я проснулась от того, что москитная дверь в квартире Майки со стуком захлопнулась. Я села и медленно потерла лицо.

На мне была надета только футболка и нижнее белье после душа. Я, очевидно, забылась сном, устав после долгого дня в «Тру Грит». Нашарила рукой комбинезон, отворачиваясь, чтобы Ариэль не увидела шрамы на бедрах. Мне было больно от того, что много поднимала сегодня. Я почти не использовала мышцы за последние месяцы.

Ариэль, наклонившись, листала мой альбом для рисования, издавая при этом звуки голодной пчелы. Она задержалась на наброске с лицом моего отца. Я оберегала свои рисунки, поэтому выхватила у нее альбом и прижала к груди. Она распрямилась и пожала плечами.

– Пузырьки с лекарствами по рецепту. Интересный выбор, но сильно сбивает с толку. В портретной живописи именно глаза рассказывают о человеке, здесь у нас целый диапазон. Если твоя история разворачивается вокруг его зубов, которые ты рисуешь в форме склянок с таблетками, это слишком просто. Ты сообщаешь нам концовку рассказа. Зачем нам задерживаться дольше на этом рисунке? Нам нужно переходить ко всему лицу, нужно время подумать. Ты понимаешь?

«Переходить ко всему лицу, нужно время подумать». Я еще не успела спросить Ариэль, что она имеет в виду, как она оживленно произнесла:

– Пошли. Давай позавтракаем. Я люблю есть завтрак на ужин, а ты? Могу поспорить, что ты умираешь с голоду.

Я натянула на себя толстовку с капюшоном и поспешно надела ботинки. Мне было бы жалко отказываться от бесплатного ужина: я уже успела проголодаться. Полагаю, внутри у меня еще много незаполненного пространства. Даже слюнки текли, пока мы пересекали двор. Я смотрела на небо. Звезды выглядели совершенными булавочными уколами белого цвета.

Ее дом просторный и уютный. Цементный пол украшали большие синие и белые круги. Все равно что ходить по расплющенным мыльным пузырям – круто, мне они понравились.

Я никогда не бывала в доме с таким количеством картин, и у меня захватило дух. Кремовые стены гостиной Ариэль были завешаны множеством больших картин в мрачноватых тонах. На некоторых виднелись косые полоски света, пронизывающие темноту, словно лучи солнца, пробивающиеся из-под закрытых дверей или сквозь крону высоких старых деревьев. На других – просто разные оттенки темноты. На нескольких произведениях краска нанесена очень толстым слоем, и она поднималась над холстом миниатюрными горами. У меня чесались руки, чтобы потрогать их, но я боялась попросить разрешения. Везде, куда ни глянь, много всего интересного, и мне это нравилось.

Ариэль стояла в дверях, ведущих на кухню, наблюдая за мной.

– Ты можешь аккуратно потрогать их.

Я потрогала, очень осторожно положила палец на крошечный холм одной из особенно темных картин. Достаточно странные ощущения: прохладный на ощупь и очень твердый, почти как заживший и появившийся шрам.

– О чем ты думаешь, Чарли? Расскажи. Я всегда говорю своим ученикам, что все, что они чувствуют, соприкасаясь с искусством, – правда. Это истинное отражение их опыта, а не моего, – произнесла Ариэль.

– Я не уверена… Не знаю, как это объяснить.