Вечер и утро

Хильдред начал с того, что должен поведать братьям о деле, огорчающем его самого и заболевшего настоятеля, что лежит в своей келье. Далее он рассказал о появлении Уилвульфа. Пока казначей говорил, Олдред всматривался в лица братьев. Среди старших никто не выглядел удивленным, и Олдреду стало понятно, что Хильдред заранее заручился их поддержкой. Младшие выглядели ошарашенными: их явно не предупредили, чтобы они не побежали к Олдреду с вестями о грядущем разбирательстве.

В завершение Хильдред сказал, что он, дескать, начал именно с этого вопроса, поскольку Олдред непосредственно причастен к расследованию грехов Уинстена и должен выступать на предстоящем суде.

— Но при чем здесь аббатство? — вопросил казначей. — Каково наше положение? Неужто мы обречены втянуться в борьбу за власть между знатью и высшим духовенством? Или наш долг состоит в отречении от мира и прославлении Господа, какие бы потрясения ни происходили вокруг? Есть ли нам дело до мира дольнего с его треволнениями? Добрый наш настоятель попросил Олдреда не ходить на суд, однако Олдред ему отказал. Лично я считаю, братья, что мы должны задуматься о промысле Божием и предназначении нашей обители.

Олдред уловил в зале намеки на общее согласие. Даже те, кто раньше не поддерживал Хильдреда, явно полагали, что монахам не пристало вмешиваться в мирские дела. Большинство братьев выбрали бы сторону Олдреда, а не Хильдреда, но это большинство также стремилось к спокойной и уединенной жизни.

От Олдреда ждали ответа, и он приготовился говорить. Словно гладиаторское состязание, подумалось ему вдруг. Они с Хильдредом — ближайшие помощники настоятеля. Одному из них суждено рано или поздно занять место Осмунда. Нынешняя схватка могла сказаться на исходе всей битвы.

Олдред поделился бы с братьями своими ощущениями и помыслами, но он опасался, что слишком многие уже приняли какое-то решение. Взывать к разуму в таком случае мало, надо поднимать ставки.

— Я согласен со многим из того, что говорит брат Хильдред, — начал он. Нисколько не повредит проявить в споре уважение к противнику, ибо открытая вражда многим не по душе. — Действительно, положение монахов в мире — вопрос краеугольный. Также мне достоверно известно, что брат Хильдред искренне заботится о нашем аббатстве. — Что ж, всем польстил, и на сегодня, пожалуй, лести достаточно. — Однако позвольте изложить соображения, которые мною движут.

Негромкий гул голосов стих, все внимательно слушали.

— Монахам должно быть дело и до мира горнего, и до мира дольнего. Нам сулят неизбывные блага на небесах, но мы торим к ним путь добрыми делами здесь, на земле. Нас окружают жестокость, невежество и страдание, но мы делаем этот мир лучше. Когда зло совершается на наших глазах, мы не вправе молчать. Я уж точно не смолчу! — Он прервался, чтобы все прониклись этими словами. — Меня попросили отказаться от участия в судебном разбирательстве. Я отверг сие предложение, ибо эта просьба, как по мне, идет вразрез с Божьей волей. Прошу вас, братья, уважать мое решение. Но если решите изгнать меня из этого аббатства, тогда, конечно, мне придется уйти. — Олдред огляделся: — Не стану лукавить, для меня это будет горький день.

Монахи зашептались. Никто такого не ждал, не предполагал, что Олдред заведет речь об изгнании. Никто не желал заходить настолько далеко — быть может, никто, кроме Хильдреда.

Воцарилось молчание. Олдреду требовалось, чтобы кто-то из его сторонников выдвинул промежуточное решение. Но у него не было возможности заблаговременно все устроить, оставалось лишь надеяться, что кто-то осмелится встать на его защиту самостоятельно.

В конце концов заговорил брат Годлеов, молчаливый бывший пастух:

— В изгнании нет необходимости. — Как обычно, он был предельно краток. — Нельзя принуждать человека делать то, что он считает неправильным.

— Значит, обет послушания побоку? — возмутился Хильдред.

Годлеов был немногословен, но остротой ума вполне мог поспорить с казначеем.

— Всему есть предел, — промолвил он.

Олдред видел, что многие монахи согласны с ним. Послушание не было беспрекословным. Настроение в зале сделалось благоприятнее для бунтаря.

К удивлению Олдреда, руку поднял товарищ по скрипторию, старый писчий Татвин. Олдред не мог припомнить, чтобы тот раньше подавал голос на собраниях.

— Я не выходил из стен этого аббатства двадцать три года, — произнес Татвин. — А вот Олдред побывал в Жюмьеже. Это даже не в Англии! Он привез чудесные книги, которых мы никогда раньше не видели. Поистине чудесные. Братья, все мы знаем, что есть много способов исполнять обеты. — Старик улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь с самим собой: — Очень, очень много способов.

Старшие монахи внимали благосклонно, тем более что Татвин высказывался крайне редко. А поскольку он ежедневно трудился бок о бок с Олдредом, его мнение было и того весомее.

Хильдред понял, что проиграл, и не стал объявлять голосования.