Вечер и утро

— У каждого, кто грабит, насилует или убивает, — произнесла она ровно, вопреки обуревавшему ее смятению, — была мать, у многих были жены, которые их любили, и дети, которые нуждались в отцах. Но эти злодеи убивали мужей других женщин, продавали детей других мужчин в рабство и забирали чужие сбережения, чтобы тратить их в тавернах и домах удовольствий. За это полагается наказание.

— Госпожа, я служила тебе десять лет! Ты должна мне помочь! Пощади Оффу, не то его повесят!

— Я отправляю правосудие, — ответила Рагна. — Подумай обо всех, кого ограбил и изувечил Железная Башка. Что скажут они, если я отпущу преступника только потому, что он женат на моей служанке?

Агнес всхлипнула:

— Мы же подруги!

Рагне хотелось сказать: «Ладно, так и быть, Оффа не совершил ничего по-настоящему дурного, и я не стану приговаривать его к смерти». Но вслух она сурово проговорила:

— Я твоя хозяйка и жена элдормена. Не проси меня осквернить правый суд в угоду тебе.

— Умоляю, госпожа, пощади!

— Мой ответ — нет. Все, Агнес, достаточно. Уведите ее отсюда.

— Как ты можешь?! — Когда кто-то из помощников шерифа взял Агнес за плечо, лицо швеи исказила гримаса ненависти: — Ты убиваешь моего мужа, ты убийца! — Из ее рта закапала слюна: — Ведьма! Дьяволица! — Агнес плюнула, и плевок угодил на подол зеленого платья Рагны: — Твой муж тоже однажды сдохнет!

Наконец ее уволокли прочь.

* * *

Уинстен жадно следил за перепалкой Рагны и служанки. Эта Агнес была вне себя от ярости и поносила госпожу почем зря, а Рагна явно чувствовала себя виноватой. Это наверняка пригодится, пусть даже прямо сейчас непонятно, для чего именно.

Виновных повесили на рассвете. Позже Уинстен устроил скромный пир для знати, собравшейся на суд. Март не слишком подходил для обильных застолий, ведь нового приплода у овец и коров еще не было, поэтому гостей потчевали копченой рыбой и соленым мясом, а также чечевицей, приправленной лесными орехами и вялеными плодами. Восполняя скверную еду, Уинстен распорядился подавать побольше эля и вина.

За столом он больше слушал, чем говорил. Ему всегда нравилось узнавать, кто преуспевает или, наоборот, теряет деньги, кто и на кого злится, какие слухи ходят по окрестностям и сколько в них правды. А еще он раздумывал над тем, как поступить с Агнес. Единственный раз он вступил в общую беседу, когда речь зашла о приоре Олдреде.

Немощный тан Кенбрихт из Тренча, по возрасту более неспособный сражаться, упомянул, что Олдред приходил к нему и просил пожертвовать монастырю в Дренгс-Ферри денег, а лучше свободной земли.

Уинстен, разумеется, знал о том, что Олдред попрошайничает по округе. К сожалению, приор кое-чего добился: в распоряжение монастыря перешли пять деревушек в дополнение к Дренгс-Ферри. При этом епископ делал все, что было в его силах, чтобы воспрепятствовать дальнейшему расширению владений Олдреда.

— Надеюсь, ты был не слишком щедрым, тан.

— Я чересчур беден, чтобы проявлять щедрость, — проворчал Кенбрихт. — Но разве ты не должен печься о монастырях, епископ?

— Знаешь… — Уинстен никогда не упускал случая нагадить Олдреду: — До меня доходят малоприятные слухи… — Он притворился, будто перебарывает себя: — Быть может, за ними ничего нет, молва врет напропалую, нам с тобой это хорошо известно, но люди поговаривают об оргиях с рабами…

Чем гнуснее клевета, тем охотнее в нее верят, это Уинстен усвоил давно.

— Господь всемогущий! — воскликнул тан. — Я дал этому приору лошадь, но теперь жалею об этом.

Уинстен сделал вид, что сам не верит слухам:

— Ну, болтать все горазды, а там поди разберись, что на самом-то деле творится. Хотя за Олдредом и раньше водились грешки, когда он был послушником в Гластонбери. Лично я пресек бы все слухи немедленно, чтобы успокоить народ, но я больше не имею власти в Дренгс-Ферри.

Архидьякон Дегберт, сидевший на другом конце стола, веско проронил:

— О том и речь, милорд.

Тан Деглаф из Уигли заговорил о новостях из Эксетера, об Олдреде благополучно позабыли, но Уинстен остался доволен. Он посеял сомнение в танах уже не в первый раз. Недаром приор почти всюду натыкается на отказы — сплетни-то бродят, люди прислушиваются… Монастырь в Дренгс-Ферри обречен оставаться глухоманью, а назойливый Олдред проторчит там до конца своих дней.

Когда гости ушли, Уинстен уединился с Дегбертом, чтобы поговорить о недавнем суде. Рагна вершила правосудие быстро и справедливо, это следовало признать. Она хорошо угадывала, кто виновен по-настоящему, а кто совершил простительную глупость, выказывала милость к заблудшим и беспощадно карала нечестивцев. А еще она, по собственной наивности, никак не пыталась вертеть законом в своих целях, вознаграждая друзей и наказывая врагов.

Более того, она ухитрилась оттолкнуть Агнес, это была глупая ошибка, и епископ Уинстен твердо намеревался ею воспользоваться.

— Как по-твоему, где сейчас Агнес? — спросил он Дегберта.

Архидьякон потер ладонью лысую макушку:

— Она скорбит, значит, не покинет дом без веской причины.

— Надо бы ее навестить. — Уинстен встал.

— Мне с тобой пойти?