Вечер и утро

Вернулся Уигельм в сопровождении Кнеббы, который нес маленький сундучок. Воин поставил свою ношу перед Этельредом.

— Открывай, — велел король.

В сундуке лежало несколько кожаных мешков с монетами.

Этельред указал на весы на столе сбоку:

— Начинайте взвешивать.

Вдруг Рагна ощутила резкую боль в животе и замерла. В этой боли было нечто знакомое. Она уже чувствовала ее раньше и знала, что все это значит.

Ребенок торопился появиться на свет.

* * *

Рагна назвала новорожденного Аленом. Она сознательно выбирала норманнское имя, потому что англосаксонское напоминало бы об отце малыша. Вдобавок это имя было схоже со словом «красивый» на языке бретонских кельтов[53].

Ален и вправду был красив. Каждый ребенок прекрасен для матери, но это был уже четвертый отпрыск Рагны, и она считала, что способна, хотя бы отчасти, судить беспристрастно. Младенец отличался здоровым цветом кожи, темные волосики сочетались с широко распахнутыми голубыми глазами, которые взирали на мир вокруг с искренним изумлением, как будто малыш дивился тому, в какое странное место он попал.

Когда был голоден, он заливался плачем, но быстро напивался материнским молоком и сразу засыпал, словно следуя некоему расписанию, которое он считал совершенно разумным. Рагна вспоминала, что Осберт, ее первенец, казался ей таким непредсказуемым и непонятным, и спрашивала себя, в самом ли деле все дети такие разные — или просто она с годами стала другой, научилась спокойствию и обрела уверенность?

Роды прошли не то чтобы гладко, но все же были чуть менее болезненными и утомительными, чем прежде, и за это она благодарила небеса. Словом, все было хорошо, и единственная неприятность, которую пока доставил Ален, заключалась в том, что он родился раньше положенного срока. Из-за этого Рагна не смогла уехать в Дренгс-Ферри. Впрочем, она намеревалась отбыть туда теперь, чтобы восстановить здоровье, и шериф Ден сообщил, что король Этельред согласился.

Кэт радовалась так, будто родила сама. Другие дети глядели на Алена с любопытством, к которому примешивалась толика возмущения, как если бы они сомневались, что в их семье нужен еще один ребенок.

Куда менее желанной была опека Гиты, матери Уинстена и Уигельма. Та так и норовила проникнуть в дом Рагны и поворковать над малышом. Рагна терпела, понимая, что не должна прогонять бабушку своего ребенка, пускай даже тот появился на свет как плод насилия.

Тем не менее ей становилось не по себе всякий раз, когда Гита брала Алена на руки. Почему-то казалось, что Гита пытается присвоить младенца, отнять его у матери.

— Самый маленький наш родич! — сказала Гита. — Такой миленький!

— Пора его кормить, — проговорила Рагна, и женщина с неохотой вернула младенца. Рагна приложила ребенка к груди, и младенец удовлетворенно зачмокал. Гита могла бы уйти из чувства приличия, однако этого не случилось: наоборот, старуха уселась и стала внимательно наблюдать, будто желая убедиться, что Рагна все делает правильно. Когда Ален на миг прервался, то отрыгнул немножко молока, и Гита, к изумлению Рагны, вытерла ему подбородок рукавом своего дорогого шерстяного платья. Похоже, этот порыв отражал искреннюю привязанность, но Рагна все равно не доверяла Гите.

Вскоре один из телохранителей Рагны заглянул в дверь и сказал:

— Госпожа, к тебе элдормен Уигельм.

Это был последний на свете человек, которого Рагна желала видеть. Однако стоило выяснить, что у него на уме на сей раз.

— Он может войти, но один, без сопровождения. А ты побудешь со мной, пока он не уйдет.

Гита все это слышала, и ее лицо посуровело.

В дом ввалился разобиженный Уигельм.

— Видишь, мама? — сказал он Гите. — Приходится препираться с охранником, прежде чем меня допустят к собственному сыну!

И уставился на обнаженную грудь Рагны.

— Неужто ты полагаешь, что я спятила настолько, что стала тебе доверять? — Рагна отняла было Алена от груди, но малыш еще не насытился и заплакал, так что пришлось кормить его дальше — и терпеть похотливый взгляд Уигельма.

— Я же элдормен!

— Ты насильник.

Гита неодобрительно фыркнула, как будто Рагна сказала что-то неприличное. «Ты бы лучше за своим сыночком присматривала», — со злостью подумала Рагна. А вообще забавно: Гита нисколько не осуждала сына за изнасилование, зато ей явно не нравилось, когда об этом говорили вслух.

Уигельм, казалось, был готов продолжать спор, но он заставил себя успокоиться и тяжело вздохнул:

— Я пришел сюда не ругаться.

— А зачем тогда?

Он взволнованно прошелся по тростнику на полу, сел, потом снова встал.

— Хочу поговорить о будущем, — неопределенно сказал он.

Что его угнетало? Рагна предполагала, что он просто не может разобраться в хитросплетениях королевских решений. Сам он был склонен к насилию и принуждению, а вот стремление Этельреда находить равновесие между противоборствующими сторонами было выше умственных способностей Уигельма. С другой стороны, почему бы не поговорить?

— Мое будущее не имеет к тебе никакого отношения.

Уигельм почесал в затылке, расстегнул пояс, затянул снова, потер подбородок и наконец выдал:

— Я хочу жениться на тебе.