Вечер и утро

Надо отдать должное Осмунду, он ухитрился совместить в обстановке строгую деловитость и подобающее удобство. Узкую кровать у стены укрывал толстый тюфяк под несколькими плотными одеялами. Восточную стену украшало простое серебряное распятие, перед которым стояла молитвенная скамейка, а бархатная подушка на полу, изношенная и выцветшая, все же, несмотря на ветхость, надежно защищала старые колени настоятеля от холода с пола. В каменном кувшине на столе плескался не эль, а красное вино, рядом лежал кусок сыра.

Осмунд вовсе не был одержим умерщвлением плоти, это становилось понятно с первого же взгляда на фигуру настоятеля. Пускай он, подобно остальным, ходил в грубом черном балахоне и брил макушку, как предписывалось монахам, лицо у настоятеля было круглое и румяное, а ноги он грел в обувке из пушистых беличьих шкур.

Компанию Осмунду составлял казначей Хильдред. Знакомый расклад, хмыкнул про себя Олдред. Раньше это означало, что Хильдред не одобряет те или иные поступки Олдреда — прежде всего потому, что они сулили новые расходы, — и уговорил Осмунда сделать монаху душеполезное внушение. Впрочем, сейчас, пристально изучив худое лицо и впалые щеки Хильдреда, словно покрытые щетиной даже после утреннего бритья, Олдред осознал, что казначей утратил обычный самодовольный вид, который подразумевал расставленную ловушку. Как ни удивительно, казначей глядел на Олдреда едва ли не по-дружески.

Кроме них двоих, в покоях присутствовал еще один человек — весь в грязи после долгого пути по осенней английской глубинке.

— Брат Уигферт! — воскликнул Олдред. — Рад тебя видеть.

Они вместе подвизались послушниками в Гластонбери, но тогда Уигферт выглядел иначе: с годами его лицо округлилось, щетина на подбородке стала гуще, а худощавое тело заметно располнело. Уигферт частенько заглядывал в здешние края, молва уверяла даже, что он завел себе любовницу в деревеньке Тренч. По поручению архиепископа он собирал десятину в пользу аббатства в Кентербери.

— Уигферт доставил послание от Эльфрика, — пояснил настоятель Осмунд.

— Славно! — откликнулся Олдред, старательно скрывая от остальных свою настороженность.

Эльфриком звали архиепископа Кентерберийского, главу христианской церкви в южной половине Англии. Раньше он был епископом Рамсбери, расположенного недалеко от Ширинга, и Осмунд хорошо его знал.

Настоятель взял со стола лист пергамента и прочел вслух:

— «Благодарю за вести о непростых обстоятельствах, сложившихся в Дренгс-Ферри».

Именно Олдред составил это донесение, хотя подписал его, конечно, Осмунд. Олдред подробно изложил все, чему невольно стал свидетелем: в каком жутком состоянии пребывает церковь, насколько небрежно проводятся службы и в какой роскоши обитают женатые священники. Вдобавок Олдред в частном порядке уведомил Уигферта насчет Дренга, который живет во грехе с двумя женами и шлюхой-рабыней при попустительстве своего брата, настоятеля Дегберта.

Наверняка это донесение привело в ярость епископа Уинстена, когда ему стало о нем известно, ведь не кто иной, как Уинстен, посадил в Дренгс-Ферри Дегберта, который приходился ему двоюродным братом. Вот почему Осмунд решил жаловаться напрямую архиепископу Эльфрику, ибо беседовать с самим Уинстеном не имело смысла.

Осмунд продолжил читать:

— «Ты полагаешь, что разумнее всего будет избавиться от Дегберта и его клира, а вместо них населить монастырь достойными монахами».

Это тоже предложил Олдред, вспомнив, что подобное уже имело место: сам Эльфрик сотворил такое по прибытии в Кентербери, прогнав ленивых священнослужителей и призвав монахов, радеющих о вере, а не о себе. Олдред сильно рассчитывал на то, что Эльфрик одобрит схожие перемены в Дренгс-Ферри.

— «Я согласен с твоим предложением», — зачитал Осмунд.

— Отличные новости! — Олдред широко улыбнулся.

— «Новый монастырь станет подчиняться аббатству в Ширинге, а его приор будет подотчетен настоятелю Ширинга».

Что ж, Олдред добился своего: священники в Дренгс-Ферри грешили напропалую, теперь их постигнет заслуженная кара.

— «Брат Уигферт также доставит послание нашему брату во Христе Уинстену и известит оного о моем решении, ибо Дренгс-Ферри находится в ведении означенного брата».

— Хотел бы я увидеть лицо Уинстена, — мечтательно проговорил Олдред.

— Он вряд ли обрадуется, — отозвался Хильдред.

— Это точно.

— Но Эльфрик — архиепископ, Уинстену придется смириться. — Для Хильдреда иное было попросту немыслимо, ведь старшинство неоспоримо.

Олдред хмыкнул:

— Уинстен считает, что правила писаны для всех, кроме него самого.

— Верно, — признал Осмунд, — но епископ очень хорошо разбирается в церковных порядках. Мне и в голову не приходит опасаться того, что он способен затеять ссору с архиепископом из-за такой глухомани, как Дренгс-Ферри. Вот стой на кону нечто большее, он мог бы заартачиться.

Оставалось надеяться, что настоятель прав.

Олдред повернулся к Уигферту:

— Я отведу тебя к епископу. — Они спустились по лестнице и пошли через площадь, служившую центром города. — Благодарю за добрые вести! Этот ужасный священник меня изрядно разозлил.