Вечером во ржи: 60 лет спустя

Иду на улицу подышать свежим воздухом. Перехожу на другую сторону, удаляюсь на полквартала – просто чтобы убить время. Ни свет ни заря, на улицах почти безлюдно. Солнце, правда, встало, но еще не выглянуло из-за крыш. Оно распалось на миллионы сверкающих частиц, выбирается из воды и крадется переулками. По пути вижу книжный магазин; в витрине выставлена карта Манхэттена. Чисто из интереса останавливаюсь и нахожу пальцем свое местоположение. Это – нечто. Множество тайн за множеством кирпичных стен. Но она прекрасна. Веду пальцем по стеклу через всю карту, от автовокзала до парка, дальше вверх, до нашего старого дома, и обратно в парк – причем всеми путями, какими я только ходил в последние дни. Палец помнит каждый мой шаг. Ведет меня разными улицами в Чайнатаун, на Юнион-сквер и обратно к «Рузвельту», по всему Манхэттену – и приводит туда, где я сейчас остановился. Под пальцем у меня – история, а в витрине выставлена моя жизнь. Проживаю ее в обратном порядке: палец двигается назад, воспроизводя каждый мой шаг. Походил я туда и обратно, поплавал от настоящего к прошлому, от настоящего к прошлому, а тут, глядишь, и на автовокзал пора.

Беру билет, спускаюсь по лестнице на посадку. В автобусе яблоку негде упасть, тут и думать нечего вольготно устроиться. Засовываю руки под мышки и засыпаю, привалившись к окну и думая о Фиби. Время от времени – правда, не часто – прокручиваю старые пленки с ее изображением. Странно: такое чувство, что за минувшие шестьдесят лет она никогда не была мне ближе, чем теперь.

Прибываем в Филадельфию: время, можно сказать, обеденное, денек ясный, небо голубое и все такое прочее. Поначалу, выйдя из автобуса, я ничуть не парюсь по поводу предстоящих событий; надо только зайти в уборную по малой нужде. Но тут вдруг начинаю психовать. И ведь не устал, не проголодался, ничего такого – а почему-то задергался. Плещу в лицо холодной водой, отфыркиваюсь. Начинаю пересчитывать кафельные плитки, которые отражаются в зеркале; понемногу прихожу в себя. Решаю посидеть в зале ожидания и едва не спотыкаюсь о собаку, которая развалилась на полу. А поводок – в руках у девчушки лет семи-восьми.

Подвинься, Снежок, говорит девочка и тянет за поводок, освобождая мне подход к скамейке.

Для семилетней девочки такой пес – в самый раз. Маленький, пушистый, не поймешь, где зад, где перед. А рядом в окружении чемоданов и дорожных сумок сидит ее мать, книжку читает. Багажа вокруг нее столько, что будь она безногой, я бы не заметил.

Я помалкиваю, хотя когда у меня шалят нервы, готов даже с деревом о погоде поговорить за неимением лучшего. Встаю, покупаю в киоске сэндвич и газету, возвращаюсь на свое место. Жую сэндвич и смотрю, как девочка тянет Снежка за поводок, пока тот, измучившись, не ложится с тяжелым вздохом на пол, чтобы больше не двигаться. Вскоре по трансляции гулким, ржавым металлическим голосом объявляют посадку на мое направление. Девочка поднимает Снежка на руки, а мать берется за чемоданы, и я вижу, что ноги у нее реально присутствуют; нам, кажется, по пути. Когда-то это была Фиби. Когда-то это была любая девчонка, какую ни возьми; занимаю место поблизости от мамы с дочкой.

До моей остановки всего сорок минут езды; иду к выходу, девчушка остается от меня слева; улыбаюсь ей и ее собаке.

Пока, Снежок, говорю я с улыбкой.

Девочка настороженно прижимает Снежка к себе, чтобы я, чего доброго, на него не позарился.

Стою на обочине, пропускаю автобус. Когда он с ревом срывается со стоянки, за ним обнаруживается указатель: «Земляничный холм». Перехожу на другую сторону и шагаю вдоль подъездной аллеи.

Не иначе как их строят по единому плану, потому что эта аллея выровнена так же, как в «Саннисайде», – если, конечно, такое возможно. И здание практически такое же, как в «Саннисайде», если не считать вывески в форме земляничины, свисающей над парадной дверью. В вестибюле прохладно и тихо. Наверное, кто-то специально изучает вкусы стариков – идеально ровная аллея, пруд с рыбками на заднем дворе, молоденькая дежурная за стойкой, – чтобы результаты были размножены под копирку и взяты за образец. Прямо как «Макдоналдс», только вместо гамбургеров живые люди.

Из-за стойки торчит одна девичья макушка. Подхожу, делаю вид, что я здесь свой.

Здрасьте вам, говорю.

Она отрывается от книжки.

Здравствуйте, отвечает.

Тут я слегка стушевался, потому что эту часть заранее не продумал.

Э-э-э… Я приехал повидать свою сестренку, Фиби… Хардуэлл, – и прикусываю язык.

Не нужно было фантазировать, но слово не воробей.

Впрочем, девушку такая фамилия ничуть не поразила.

Она всего-навсего говорит:

К сожалению, на сегодня часы посещения закончены. Приходите завтра с десяти до двенадцати – и, не дожидаясь моего ответа, утыкается в книжку.