Вечером во ржи: 60 лет спустя

Стоя над унитазом, слышу: стрекот пишущей машинки внезапно умолк. Я не двигаюсь с места, хотя уже сделал свои дела; брюки спущены, в руке сморщенный пенис; снаружи проникает достаточно света, чтобы мне все было видно в темной ванной комнате. Наверное, я чего-то жду, и мне начинают мерещиться чьи-то рыдания.

Есть вещи, которые возможно отдать, а есть такие, которые невозможно. Я отдаю ему то, чего отдать нельзя, потому что беру это у себя. Беру частицы себя, понимаю, что они ко мне не вернутся, и отдаю ему, и чувствую, что это правильно.

Сейчас мне нужно превратиться в того рыцаря. В кои веки это стало важно. Бумага, чернила, мысли, сюжеты – не более чем банальности, но они вдруг приобрели огромное значение. Это вопрос жизни и смерти, и я должен стать тем рыцарем. Путь предстоит недолгий, но на нем подстерегают предательские дыры; провалишься – я уже не смогу тебя вытащить. Мне нужно заострить копье и превзойти самого себя, причем без отлагательств. Раньше это были детские игрушки, уроки, вызубренные в школе. Теперь все всерьез, и мне нужно стать рыцарем, чтобы охранять каждый его шаг. Что отдам ему – того лишусь сам, поскольку я его отпущу на все четыре стороны. После того как нашел. Будь у меня возможность загадать одно желание, я бы пожелал, чтобы он навек остался здесь, рядом со мной. Но я никогда этого не допущу. Вот что у меня для него приготовлено: дар, который сделает его целым и невредимым. Я стану его рыцарем, я укажу ему дорогу домой.

Слышу – знакомая пишущая машинка ожила; подтягиваю брюки, спускаю воду. В кабинет даже не возвращаюсь, шагаю себе по коридору, удаляясь от этого перестука. Не знаю, правильно ли я иду, но, как оказалось, мне можно не забивать голову. Шагаю себе и шагаю, так и дохожу до входной двери. Берусь за дверную ручку и сердцем чую, что больше сюда не вернусь.

Закрываю глаза, стараюсь уловить перестук – и не напрасно. Он тут как тут, в глубине моего разума, деликатный, мерный ритм. Не знаю, что тут случилось и куда меня занесло. Будто свалился в огромный чан с кипящей смолой и сгинул, но чудом сумел выкарабкаться и соскользнуть на пол целым и невредимым. Прошел сквозь какие-то врата, и теперь путь свободен. Знаю, мне пора; еще нужно будет сделать пару остановок. В последний раз проверяю тишину, заполонившую сердце, отворяю дверь и выхожу за порог.

21

Мимо почтового ящика выхожу на дорогу, спускаюсь с трех пригорков, поворачиваю направо – и прямиком к автобусной остановке. Не загружаю себя тем, что произошло и какой в этом смысл, – может, смысла никакого и нет. Хочу поскорее убраться. Когда-нибудь на досуге сяду и все это обдумаю. Прокручу назад в уме, обмозгую все до мелочей и сложу мозаику, фрагмент за фрагментом. Но не сейчас. Сейчас есть дела поважнее.

Вот повезло так повезло: автобус подошел сразу и я опять расположился на двух сиденьях.

Сквозь полудрему вижу за окном мягкий свет шествия уличных фонарей, но стоило нам разогнаться, как все слилось в одно красочное пятно.

Почти всю дорогу до Нью-Йорка я проспал; приехали мы к утру. Слоняюсь по автобусному вокзалу, потому что в гостиницу тащиться неохота; в пять утра открывается вокзальный буфет, но после этого мне ждать еще четыре часа. Беру себе кофе, пью чашку за чашкой и курсирую между своим столиком и уборной.