Вечный воин

Атилла приказал всем четырем колоннам соединиться возле Диводурума. Если не ошибаюсь, в будущем этот город получит название Мец. Я как-то был в нем проездом, не помню уже, в какой эпохе. Тогда он был больше и лучше укреплен, поэтому меня не покидает чувство, что путаю с другим городом. Такое со мной теперь часто случается. Как подозреваю, шаньюй собрал здесь всех не для показательного захвата крупного населенного пункта, а потому, что потерял управление собственной армией, которая разбрелась по центру Европы, грабя и убивая. Видимо, получил информацию, что римляне идут навстречу, и не рискнул встретиться с ними, имея лишь четверть своей силы.

Город стоит на холмах в месте впадения речушки Сейль в реку Моселла (наверное, Мозель — левый приток Рейна), которая здесь образует несколько рукавов. Жители вырыли рвы, соединившие рукава с притоком, построили каменные стены высотой метров пять с половиной с восьмиметровыми башнями, и получилась довольно надежная крепость. Наверное, именно поэтому гарнизон сдаваться не пожелал, даже поимел дерзость ранить дротиком безоружного парламентария, который предложил им сдаться, а в следующего метнули баллистой мешок с мукой. Чем и подписали себе смертный приговор. У гуннов, как будет и у их родственников монголов, убийство посла считается смертным грехом. Атилла пообещал, что после захвата города все мужчины будут убиты, а женщины и дети проданы в рабство. Теперь уже город надо было брать любой ценой, иначе шаньюй прослывет балаболом.

Как бы хорошо ни относился Атилла к Онегезу и Оресту, самые важные военные мероприятия он поручал Эдекону. Моему непосредственному командиру пришлось заниматься организацией осады, начиная от подвоза имеющихся и создания новых осадных орудий. По всему нашему лагерю застучали топоры: делали лестницы, большие щиты, тараны, осадные башни. Командир саперного подразделения внимательно осмотрел городские стены и пришел к выводу, что подкоп надо делать под южную, которая шла по самому краю холма, крутого в этом месте. Эдекон на всякий случай спросил и мое мнение. У меня собственного не было, поэтому согласился с командиром саперов. Вскоре к холму подвели крепкую галерею, покрытую сырыми шкурами, которые, к тому же, каждый день поливали речной водой, и начали выдалбливать камеру. Работы продвигалась быстро, потому что рабочих было навалом — сотни тысяч пехотинцев, привыкших к тяжелому крестьянскому труду.

Аттиле было невтерпеж. Как только в нескольких местах засыпали рвы и появилась возможность подвести к стенам осадные башни и тараны, приказал штурмовать город. Все три попытки были отбиты с большими потерями с нашей стороны. Защищали Диводурум германцы и кельты, которые, не в пример римлянам, бились отважно и гибель в бою считали почетной.

Мои подчиненные в штурмах не участвовали, наблюдали из нашего лагеря, расположенного на берегу Моселлы ниже по течению. Каждый раз мимо нас проплывали стрелы, копья, легкие щиты, шапки и прочий мусор. Вздувшиеся и облепленные раками трупы в легких доспехах или вовсе без них всплывали через несколько дней.

Оставалась надежда на подкоп. Выдолбленную камеру забили сухими дровами и соломой, щедро полили оливковым и конопляным маслом. Подожгли на рассвете. Как обычно, почти вся армия собралась напротив южной городской стены, чтобы понаблюдать зрелище. Пламя разгорелось быстро и дыма было много. Он закоптил всю куртину и обе башни, словно неумело вымазав их черной краской. Вскоре дым иссяк, а стена как стояла, так и продолжала стоять. Смачно выругавшись, зеваки разошлись по своим лагерям.

Меня вызвал Эдекон. В этом походе он жил в скромной войлочной юрте, в какой, наверное, и вырос, сидел на пятках напротив входа. Показав мне место справа от себя, кивнул младшей жене-гуннке, которая была смазливой по меркам кочевников, моложе него вдвое и постоянно сопровождала в походах, чтобы подала нам кумыс. Его делают для гуннского полководца только в бурдюках из козьих шкур, а не в деревянных узких бочонках метровой высоты, как предпочитает большинство кочевников, и добавляют кусочек соленого конского жира, маленькие темно-серые сгустки которого плавали на поверхности напитка в данной мне, деревянной чаше. Эдекон пил кумыс только из деревянной посуды, в отличие от вина, которое потреблял из любой емкости. Некоторые делают кумыс такой крепкий, что вставляет, как буза из проса, тоже любимого напитка кочевников, однако мой командир из-за проблем с желудком предпочитает слабенький, который пьют женщины и дети, из-за чего часто становится объектом подколок со стороны соратников. Менее знаменитый и неуверенный в себе воин, наверное, комплексовал бы по этому поводу, а Эдекону пофиг. Или не совсем, потому что угощает кумысом только меня, ни разу не видел, чтобы предлагал гунну.

Мы молча и медленно, с расстановкой, осушили чаши. Эдекон положил свою у ног донышком кверху, давая понять, что больше пить не будет. Я поступил так же. Только тогда он перешел к делу.