Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Действительно ли русская культура полностью ориентирована на Европу, как Герцен и иные западники утверждали более полутора веков назад? Изжила ли она все восточные культурные черты, сохранив «азиатчину» лишь в политической традиции авторитаризма, как порой заявляет современная либеральная интеллигенция? Какое место все-таки занимает Азия в сегодняшней самоидентификации России, после всех «разочарований» в Европе за последнее столетие? Возможно, более пристальное внимание к разнообразным контактам между русскими диаспорами и азиатскими сообществами позволит по-новому взглянуть на соотношение Востока и Запада в русской культуре.

Другое продуктивное направление диаспоральных исследований касается русскоязычной культурной формации, сформировавшейся в Израиле (эта тема отчасти затрагивается в последней главе этой книги). Хотя русский, в отличие от иврита и арабского, и не имеет в Израиле статуса официального языка, он служит средством общения почти для одной пятой населения страны (т. е. около полутора миллионов человек). Между 1970‐ми и поздними 1990‐ми годами из бывшего СССР в страну прибыло более миллиона человек. Это сообщество не только повлияло на социальную и демографическую ситуацию в Израиле, его политические институты и практику выборов, но кардинально изменило культурную динамику. В отличие от тех, кто прибывал в страну ранее, позднесоветская и постсоветская алия сопротивлялась политике гебраизации, проводимой израильским истеблишментом со времен образования государства. Иврит используется этими репатриантами в социальной и профессиональной сфере, в то время как русский сохраняется в личной и культурной жизни. За последние десятилетия в Израиле возникла оригинальная литература на русском языке. Среди израильских писателей, широко известных русским читателям во всем мире, можно назвать Дину Рубину, Светлану Шенбрунн, Михаила Генделева, Давида Маркиша, Игоря Губермана, Елену Аксельрод, Юлию Винер, Руфь Зернову, Александра Гольдштейна, Некода Зингера, Гали-Дану Зингер, Александра Бараша и многих других. В отличие от рожденных в бывшем СССР ученых, музыкантов, актеров и политиков, занявших достойное место в израильском обществе, русскоязычные писатели до сих пор остаются практически невидимыми в пространстве израильской литературы из‐за недостаточной интеграции в культурную жизнь их новой родины, изоляционизма, ориентированности на книжные рынки метрополии, низкого интереса к ним со строны израильских издательств, критиков и переводчиков (часто связанного просто с отсутствием информации). В результате складывается парадоксальная ситуация, когда тиражи переводов русскоязычных израильских авторов на европейские языки во много раз превышают тиражи их переводов на иврит.

Этот литературный корпус выходит за рамки глобальной русской культуры. Его нужно исследовать как гибридное транснациональное явление, представляющее собой совокупность различных элементов, включая еврейство, русский культурный канон, советский опыт, взятый в его еврейской специфике (опыт институционального и «кухонного» антисемитизма, долгое табуирование темы холокоста в советских исторических дискурсах, опыт еврейского подпольного просветительства и диссидентства 1970–1980‐х годов), сионизм и реакцию на постсионистский ревизионизм в современном израильском интеллектуальном мейнстриме, ближневосточный конфликт и т. д. Авторы русского Израиля неоднократно заявляли о своей особой культурной идентичности, утверждая автономность не только от метрополии, но и от русской литературной эмиграции. По словам редактора тель-авивского журнала «Зеркало» Ирины Врубель-Голубкиной: «Так или иначе, но мы не эмигранты, мы существуем в собственном географическом, политическом, семейном пространстве»520

. «Мы принципиально отличаемся от русской литературной эмиграции. Наши тексты по духу не русские!», вторит ей критик Яков Шаус521.

В своих эссе Александр Гольдштейн развивал концепцию Средиземноморской ноты, левантийского ареала русскоязычной литературы, обусловленной локальной геокультурной ситуацией522. Вместе с Барашем он пытался выстроить проект русского Израиля как ближневосточной провинции русской культурной империи, отношения которой с метрополией строятся по принципу дополнительности523

. Каждый из этих проектов выводит на первый план один из аспектов русско-израильской самоидентификации – самоопределение через связь с конкретным географическим и мифологическим пространством, в первом случае, и через противопоставление себя метрополии, во втором. Некоторые исследования указывают на появление нового, ашкеназского национализма как основной модели русско-еврейско-израильской идентификации524.