Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Шу-мей Ши полагает, что термин «китаец» подразумевает привилегированное положение ханьской народности, исключая при этом пятьдесят шесть других этнических групп (уйгуров, тибетцев, монголов и др.), чье место в китайской диаспоре зависит главным образом от степени их синизации. Она утверждает, что сведение китайскости к ханьскому этносу за пределами Китая является лишь изнанкой претензий ханьского большинства на эксклюзивную самоидентификацию как китайцев внутри страны. Шу-мей Ши выступает против нарратива «китайской диаспоры», воспроизводящего культурную гегемонию, практикуемую внутри метрополии, и недостаточно отражающего локальный опыт китаеязычного населения в разных точках мира.

В какой степени эти споры вокруг адекватности употребления понятия «китайская диаспора» могут помочь нам уяснить нюансы, связанные с русской диаспорой? Оглядываясь на различные смыслы, вкладываемые в русскую диаспору как социальное образование, мы также обнаруживаем попытки, особенно в начальный период постреволюционного рассеяния, создать уменьшенную копию родины и консолидировать эмигрантскую идентичность вокруг определенного набора маркеров, устанавливаемых диаспорическими институциями. На практике русские диаспоры были не чем иным, как русскоязычными сообществами. Даже если в них преобладали этнически русские, они также включали в себя представителей других этносов бывшей российской, а позднее и советской империи с общим историческим, культурным и языковым прошлым. Но, как я отмечала во вступительной главе, эта функция диаспоры постепенно утрачивает свою значимость в современном мире. Так что в этом отношении мы определенно выходим «за пределы диаспоры». Нужно отметить, что, заявляя о неадекватности «китайской диаспоры», Шу-мей Ши уточняет, что она не касается литературного творчества. Ее интересует диаспора исключительно как геополитический, идеологический и социальный конструкт.

Наш проект, напротив, главным образом обращен к литературе. Воспроизводит ли экстерриториальное письмо на русском языке иерархические отношения, существующие в метрополии; подразумевается ли в нем однородная русская идентичность; аппелирует ли оно к «нации»; акцентируется ли в нем чувство «племенной солидарности»? При ближайшем рассмотрении собранный в этом сборнике материал указывает на совсем иные сценарии. «Диаспора» фигурирует в наших дискуссиях как типологическая категория, как смещение не столько в географическом, сколько в культурном пространстве и как утрата привычных связей и формирование новых каналов коммуникации. Эти утраты и приобретения могут быть спровоцированы перемещением в пространстве, но могут возникать и без оного, как в случае внутренней эмиграции или при изменении статуса границ и создании новых государственных образований (как это произошло, например, в Риге после революции или в ближнем зарубежье после распада СССР).

Диаспора выступает и как дискурсивный или эмоциональный «локус», воображаемая дистанция, виртуальное сообщество, новая культурная инфраструктура, приходящая на смену старой. В большинстве своем наши исследования демонстрируют, как диаспорическая литература подрывает национальные нарративы и высвечивает примеры культурной гибридизации, текучести и множественности. В обширном корпусе использованной нами теоретической литературы диаспора как парадигма обсуждается в контекстах миграций, мобильности, пересечения границ и новых моделей циркуляции. Для многих исследователей «диаспора» имеет прежде всего коннотации не националистической, а «плюралистической» художественной практики516

.

Скептические оценки получает иногда не только основной объект нашего научного интереса – «диаспора», но и ее определение как «русская». Адриан Ваннер обсуждает его недостаточность как маркера многосоставной диаспорической идентичности, предлагая заменить его понятием «русскоязычная диаспора». Он пишет:

На основании каких критериев мы можем решить, кого следует отнести к предполагаемой диаспоре или исключить из нее? Россия – это страна, которая пребывает в межеумочном состоянии, колеблясь между империей и национальным государством. Именно поэтому этническую или религиозную принадлежность вряд ли можно рассматривать как достаточно точное мерило для определения контуров русской диаспоры. Вместо этого определяющим фактором, как правило, считается язык. С этой точки зрения, то, что мы называем «русской» диаспорой, на самом деле является русскоязычной диаспорой.