Это касается не только пациента, но и людей, которые его окружают. Исследование за исследованием, со времен Розенхана до наших дней, подтверждают, что прежде всего общество придерживается негативных взглядов о людях с серьезными психическими заболеваниями. Они часто рассматриваются как более жестокие, опасные и не заслуживающие доверия. Через три года после госпитализации Розенхана в Хаверфорде, в 1972 году, сенатор Том Иглтон баллотировался на пост вице-президента США. Он потерял место в списке Демократической партии, когда стало известно, что ранее его госпитализировали в психиатрическую больницу из-за депрессии. В разгар холодной войны встал вопрос: «Хотите ли вы, чтобы такой человек приблизился к “кнопке”?» Было не важно ни что он лежал в больнице много лет назад, ни что все показатели говорили, что он здоров, – достаточно одного ярлыка, чтобы он и такие, как он, всегда были больны и больше никогда не были полностью дееспособными.
Хотела бы я видеть возвращение Розенхана домой и радость его семьи. Хотела бы я взять интервью у Молли и услышать ее точку зрения. Хотела бы знать, как он выглядел и как говорил. Устал ли он? Измялась ли одежда? Правда ли он выглядел как другой человек? Если бы я только могла, я бы проникла в их головы и вытащила эти воспоминания. Думал ли он о брате во время госпитализации? Переосмыслил ли собственное поведение в свете нового диагноза? Испугался ли, узнав, как легко примерить личину того, кого именуют шизофреником? Отразились ли дни, проведенные в отделении, в какой-либо паранойе или чувстве незаслуженности? Через сколько истин перешагнули его врачи на пути к глубокому заблуждению?
Его лаборант Беа Паттерсон рассказала, что Розенхана «потряхивало», когда он вернулся. «Думаю, он понимал, что случившееся [в больнице] сильно повлияло на него, – сказала она. – Он был спокойнее и сдержаннее». Его ученики на курсе патопсихологии, у некоторых из которых я брала интервью, рассказали, что он был угрюмым, казался униженным. Один студент вспоминал, что Розенхан был огорченным, измученным и выглядел на несколько лет старше, чем раньше. Его умоляли рассказать больше, но он отказывался обсуждать это. Одно было ясно: эксперимент продолжать никто не собирался. Все было кончено. Точка.
Здесь эта история могла бы и закончиться – печальный эпизод из жизни профессора, который взял на себя трудную и болезненную роль, чтобы защитить своих студентов. Исследование так легко могло бы остаться вопросом «
Вместо этого где-то между окончанием госпитализации Дэвида Лури в феврале 1969 года и первым законченным черновиком его статьи «
Потому что, какими бы травмирующими ни были те дни, Розенхан должен был понимать ценность своей жизни в отделении и то, как важно, чтобы «нормальный» мир наконец обратил на это внимание. Ему было необходимо, чтобы его слушали, как слушали Нелли Блай, Доротею Дикс, Кена Кизи и любых других храбрецов, которые были там до него. Чтобы привлечь внимание к спонсируемому государством издевательству, ему понадобится больше, намного больше данных, больше больниц и еще больше людей под прикрытием. Он должен был создать дело, от которого нельзя отмахнуться. Исследование должно было быть убедительным и количественным. Оно должно было быть
Часть третья
11
Внутри
Понятно, «Дэвидом Лури» на самом деле был сам Розенхан. А кто остальные? Они не были студентами Суортмора, вдохновившими его на эксперимент. Тогда кем же они были и как он их нашел? Почему они так самоотверженно решили помочь Розенхану в его стремлении впустить луч света в это темное царство? Как мне теперь их найти?
В личных записях Розенхана не осталось никаких упоминаний о том, как эти люди относились к своему вкладу в историю медицины. Изменил ли эксперимент их так же, как и его? Неопубликованная рукопись дает только скудные подсказки без деталей о местоположении или временных рамках: