Великолепная Софи

Маркиза лежала на софе в гостиной, выходящей на южную лужайку. Свет весеннего солнца трудно было назвать ослепительным, тем не менее портьеры на окнах были задернуты, чтобы внутрь не проникал ни один лучик. И занавеси, и обивка на мебели были зеленого цвета, поэтому в комнате царил полумрак подводного царства. Софи немедленно раздвинула шторы, воскликнув:

– Санчия, нельзя же спать, когда ваши гости уже на пороге!

Со стороны софы донесся слабый стон.

– Софи, мой цвет лица! Ему вредит яркий солнечный свет! Сколько раз тебе повторять одно и то же?

Софи подошла к ней и наклонилась, чтобы поцеловать.

– Да, дорогая Санчия, но моя тетя сочтет странным, если вы и дальше будете возлежать в темноте и ей придется пробираться к вам на ощупь. Вставайте немедленно!

– Bien entendido,[58] я встану, когда твоя тетя будет здесь, – с достоинством ответила маркиза. – Если она уже у дверей, я поднимусь немедленно и не пожалею для этого усилий.

В подтверждение своих слов она сбросила на пол необыкновенно красивую шаль, которой укрывала ноги, и позволила Софи помочь ей подняться.

Она была яркой брюнеткой, одетой скорее по французской, нежели по английской моде, и ее роскошные черные кудри, уложенные в высокую прическу, прикрывала мантилья. Платье из тончайшего барежа поверх атласного чехла вызывающе подчеркивало ее полные груди, обнажая их намного больше, чем леди Омберсли сочла бы пристойным. Сей недостаток, впрочем, отчасти скрадывали многочисленные шали и накидки, в которые она куталась, дабы уберечься от предательских сквозняков. Мантилья была приколота к низкому вырезу ее платья большой изумрудной брошью; в мочках ее ушей тоже покачивались изумруды в золотой оправе, а на шее красовалась двойная нить превосходного жемчуга, спускавшаяся чуть ли не до самой талии. Она была потрясающе красива, с большими томными карими глазами и нежной матовой кожей лица, умело подкрашенного рукой настоящего художника. Ей было чуть больше тридцати пяти, но округлая полнота делала ее старше. При этом она ничуть не походила на вдову, и именно эта мысль первой появилась у леди Омберсли, когда она, наконец, вошла в комнату и приняла вялую руку, протянутую ей в знак приветствия.

– Com’ esta?[59] – сочным, бархатным голосом лениво произнесла маркиза.

Ее слова повергли в ужас Хьюберта, которого уверили, что она прекрасно говорит по-английски. Он метнул укоризненный взгляд на Софи, и она тут же вмешалась, призвав свою будущую мачеху к порядку. Маркиза безмятежно улыбнулась и произнесла:

– De seguro![60] Я прекрасно говорю по-английски и по-французски. А вот немецким владею не так хорошо, но все равно лучше многих других. Я счастлива познакомиться с сестрой сэра Горация, хотя вы ничуть не похожи на него, senora[61]. Valgame!

[62] Это все ваши сыновья и дочери?

Леди Омберсли поспешила разуверить ее и стала представлять присутствующих. Маркиза очень быстро утратила к ним интерес, одарив всех гостей общей улыбкой, и предложила им располагаться. Софи сообщила ей, что сэр Винсент – ее старый знакомый, и маркиза протянула ему руку, заявив, что прекрасно его помнит. Впрочем, ей никто не поверил, и прежде всего сам сэр Винсент; но когда ей напомнили об одном вечере в Прадо[63], она рассмеялась и сказала, что да, теперь она действительно его вспомнила, pechero[64] он этакий! После чего, успев очень внимательно рассмотреть Сесилию, она сделала комплимент леди Омберсли по поводу красоты ее дочери, каковая, по ее словам, отвечает всем английским канонам и пользуется бешеной популярностью на континенте. Сочтя, очевидно, что и мисс Рекстон заслуживает доброго слова, маркиза мило улыбнулась ей и сказала, что она выглядит как истая англичанка. Мисс Рекстон, ничуть не завидовавшая красоте Сесилии (поскольку ее воспитали в твердой уверенности, что любая красота преходяща), ответила, что считает себя вполне заурядной и что в Англии в последнее время появилась мода на брюнеток.

Когда эта тема себя исчерпала, в гостиной повисла тишина. Маркиза откинулась на подушки в углу софы, а леди Омберсли отчаянно ломала голову над тем, о чем же еще заговорить, чтобы расшевелить эту полусонную даму. Мистер Фэнхоуп, усевшийся поодаль на обитом парчой диване у окна, не сводил глаз с зелени, общения с которой так жаждала его душа, Хьюберт восторженно разглядывал хозяйку, а мистер Ривенхолл, не нуждаясь в обществе, взял лежавший на столике журнал и принялся лениво его листать. Неловкую паузу пришлось заполнять мисс Рекстон, обладающей, по ее собственному мнению, умением поддерживать светский разговор. Что она и сделала, сообщив маркизе, что является большой поклонницей Don Quixote[65].