Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

По далеким и мерным ударамЯ узнал, что подходит прилив… –

и покидает райский сад[75]. Но возвращение оказалось невозможным. Все сместилось в привычном мире. Однажды узнавшая плен «соловьиного сада» душа не принадлежит больше миру простых вещей. Герой отрезан от собственного прошлого.

Веничка очень настаивает на прочтении «поэмы»:

Я сказал им: «Очень своевременная книга, – сказал, – вы прочтете ее с большой пользой для себя» (138).

___________________

Очень своевременная книга… Много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя[76].

Ленин

Времяпрепровождение «лирического персонажа» в Веничкином травестийном изложении вполне совпадает с образом жизни коллектива: пьянка, блядки и один непрерывный прогул. Жизнь рабочих удивительно отгорожена от мира, спят они в рабочем помещении. Существование их – дикая пародия на блоковскую поэму: пьянство, халтура, Нинка. Альтернатива героя «Соловьиного сада»: два мира глубоких чувств, неодолимого очарования, любви, созидания, мужества, расплаты. Что должны почувствовать от «сознательного подхода» к своей жизни члены Веничкиной бригады? Куда, с каким опытом, с какими потерями выйдут они из замкнутого круга прозябания? Какое прошлое должны они противопоставить настоящему? Чтобы заглушить остроту этих вопросов или не задавать их, есть алкоголь. И его нужно много, так что в ход идет самое простое, дешевое и резкое: «…и восторжествовала „Свежесть“. Все пили только „Свежесть“» (138). Ибо пронзившее каждого от бессмертной поэмы имело простой и резкий смысл. «О, свобода и равенство! О, братство и иждивенчество! О, сладость неподотчетности!» (138) – лукавит бригадир в сознании неизбежного: «Итак, каждый из вас отдаст за себя отчет Богу» (Рим. 14: 12). «Равенство, – писал Бердяев, – есть метафизически пустая идея, социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве»[77]

. Полный отказ от участия в социальной «неправде» – основа пьяного равенства несчастной кучки рабочих. Не поднадзорность и иждивенчество, установленные в отношениях с имеющей власть администрацией, – трагикомический фарс социальной и личной свободы. Существование этих людей – гротескная пародия монастырской жизни: момент, определяющий их сомнительное братство. Великий девиз лишен религиозной основы и санкции, и воплощение его приняло гротескные формы, при виде которых герой впадает в крайний сарказм:

О беззаботность! О, птицы небесные, не собирающие в житницы! О, краше Соломона одетые полевые лилии (138).

_________________

Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?..

И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;

но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них.

(Матф. 6: 26, 28, 29)

Так и живут эти пятеро «птиц небесных»: нищие, одурманенные, не собирающие в «житницы», – неожиданное воплощение великого идеала, странный итог духовной цивилизации.

Отвергая ее, В. Е. чувствует себя «маленьким принцем» (139), героем одноименной повести-сказки Сент-Экзюпери. Единственной реальной ценностью для человечка с другой звездочки была душа человека, и в нее Веничка тоже готов заглянуть с энтузиазмом: «Да смотрел ли ты в души этих паразитов, в потемки душ этих паразитов? Диалектика сердца этих четверых мудаков – известна ли тебе?» (139). Исследовательская деятельность бригадира, не чуждающегося современных научных методов и – по Фрейду – устремленного в тайны «бессознательного», нашла свое отражение в графиках, три из которых приведены.

Первый – комсомольца Виктора Тотошкина, чья фамилия ассоциируется с трогательным крокодиленком Тотошей, героем детских стихов Чуковского:

Мой милый, хороший,Пришли мне калоши,И мне, и жене, и Тотоше[78].