Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

…«Если ты хочешь учиться на бакалавра – тебе должно быть что-то присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?» Ну что им ответить? Я говорю: «Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота». «Из Сибири?» – спрашивают. Говорю: «Из Сибири». «Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще. А психике твоей – что присуще?» Я подумал: это все-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное. Подумал и сказал: «Мне, как феномену, присущ самовозрастающий логос» (181).

Человек без родства и традиций, «сирота» из страны «негров», Веничка вырастил в себе неуправляемое извне, глубокое, мистическое мышление, или силу, или дело, или слово – «логос». Но разбираться в этом странном и чуждом феномене ректору прославленного университета не хочется: «Вон, – кричит, – вон Ерофеева из нашей Сорбонны!» (181).

г) Попытка контакта с прокоммунистическими западными интеллектуалами, зараженными «светом с Востока», повисает в воздухе:

Догоняю Луи Арагона и говорю ему, открываю сердце, говорю, что я отчаялся во всем, но что нет у меня ни в чем никакого сомнения, и что я умираю от внутренних противоречий, и много еще чего – а он только на меня взглянул, козырнул мне, как старый ветеран, взял свою Эльзу под руку и дальше пошел (182).

д) Сознание общественных и политических ситуаций «у них» развито больше. Признаки социальных заболеваний или опасностей яснее членам «тамошнего» общества: «Там, может быть, не знают, сколько стоит зверобой, но уж если шанкр мягкий

, так он для каждого будет мягок и твердым его никто не назовет» (182). (Об употреблении сексуальной терминологии для описания социальных процессов уже писалось в начале работы.)

В. Е. попытался ввязаться в дискуссии, выкурив, по примеру Эренбурга, двенадцать трубок и написав, по примеру Стендаля, два «Эссе о любви». Название первого «Шик и блеск иммер элегант» – перифраза ходового, особенно популярного в кругах первой эмиграции, выражения: «Шик, блеск, элеган на пустой карман». Написанное по-русски эссе успеха не имело: привычная проблема отечественной литературы, оторванной от родной почвы. Второе эссе – попытка диалога с еврокоммунизмом, чьи привычные доводы: разность исторического опыта России и Запада, возможности мирной «перманентной революции» и т. д. – доведены в Веничкином изложении до совершеннейшего абсурда:

…у вас, у русских, ваша блядовитость, достигнув предела стервозности, будет насильственно упразднена и заменена онанизмом по обязательной программе; у нас же, у французов, хотя и не исключено в будущем органическое врастание некоторых элементов русского онанизма, с программой более произвольной, в нашу отечественную содомию, в которую – через кровосмесительство – трансформируется наша стервозность, но врастание это будет протекать в русле нашей традиционной блядовитости и совершенно перманентно!.. (182–183)

е) Указанная разница делает Веничку на Западе фигурой совершенно экзотической. Не найдя общего языка с французами, герой направляет стопы к Альбиону, распевая начало шотландской народной песенки:

Я шел и пел: «Королева Британии тяжело больна, дни и ночи ее сочтены…» (183)

Дословная цитата из перевода Маршака[182]

английской народной баллады:

Queen Eleanor was a sick women,And afraid that she should dye[183].