Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Подводя итог прогрессу, достигнутому от реализации «призрака», Митрич резюмирует: «…мы с бабушкой уходили все дальше в лес» (180). Горький, на которого ссылается дедушка, в опубликованных произведениях этих слов не вставил, хотя внешняя ассоциация может связать их с образами старушек, старух и бабушки – именно эта галерея написана с теплотой и симпатией. Но смысл стенаний Митрича, скорее всего, в другом. «Родина-мать» – пропагандный штамп, затасканный и широко используемый в агитационной практике. Старик Митрич – человек старого поколения, принадлежит по своему мироощущению еще старой России, и со своей ровесницей «Родиной-бабушкой» движется в некоем направлении. Русская пословица, парафразированная им: «Дальше в лес – больше дров». Перенесенная на политическую, историческую, духовную судьбу страны, она звучит грустным свидетельством увиденных и предстоящих испытаний. Насмотревшийся на своем веку Митрич постоянно, невольно и неудержимо плачет.

Но Россия – не весь мир и не весь опыт. В алкогольном бреду В. Е. делится с засыпающими спутниками своими впечатлениями от поучительных странствий по Европе. Сложный вопрос о границах решается просто, по образцу, близкому диалогу Гамлета с могильщиком. Веничка объясняет:

…по одну сторону границы говорят по-русски и больше пьют, а по другую – меньше пьют и говорят на нерусском…

А там? Какие там могут быть границы, если все одинаково пьют и все говорят не по-русски? (183)

Сравним с Шекспиром:

Гамлет: …почему его послали в Англию?

Первый могильщик: Да потому что он сошел с ума; там он придет в рассудок; а если и не придет, так там это не важно.

Гамлет: «Почему?»

Первый могильщик: «Там этого не заметят. Там все такие же сумасшедшие, как он сам[181] (Акт 5, сцена 1).

Разберемся в ощущениях нашего близкого сумасшествию принца-аналитика, разгуливающего по Европе.

а) Разница мироощущений:

…А они нашей грусти – не понимают…

– Да ведь итальянцы! – разве они что-нибудь понимают, – поддержал черноусый.

– Именно ‹…› не понимают, смеются, пальцами на меня показывают: «Смотрите-ка, Ерофеев опять ходит, как поебанный!» Да разве ж я как поебанный! Просто – немотствуют уста… (180)

б) Европа влечет Веничку былым величием и былыми катастрофами. Для него, как для Ивана Карамазова, это – «дорогое кладбище». Но занятые нормальным течением жизни европейцы едва способны вникать в сентиментальную ностальгию героя:

Да мне в Италии, собственно, ничего и не надо было. Мне только три вещи хотелось там посмотреть: Везувий, Геркуланум и Помпею. Но мне сказали, что Везувия давно уже нет, и послали в Геркуланум. А в Геркулануме мне сказали: «Ну зачем тебе, дураку, в Геркуланум? Иди-ка ты лучше в Помпею». Прихожу в Помпею, а мне говорят: «Далась тебе эта Помпея! Ступай в Геркуланум!..» (181).

в) Попытка сближения и самораскрытия наталкивается на разницу жизненного опыта и склада ума: