Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

…Рассказано, что ангел смерти, слетающий к человеку, чтобы разлучить его душу с телом, весь сплошь покрыт глазами. Почему так, зачем понадобилось ангелу столько глаз – ему, который все видел на небе, и которому на земле и рассматривать нечего? И вот, я думаю, что эти глаза у него не для себя. Бывает так, что ангел смерти, явившись за душой, убеждается, что пришел слишком рано, что не наступил еще человеку срок покинуть землю. Он не трогает его души, даже не показывается ей, но прежде, чем удалиться, незаметно оставляет человеку два глаза из бесчисленных собственных глаз. И тогда человек внезапно начинает видеть сверх того, что видят все и что он сам видел своими старыми глазами, что-то совсем новое. И видит новое по-новому, как видят не люди, а существа «иных миров», так, что оно не «необходимо», а «свободно» есть, т. е. одновременно есть и тут же его нет, что оно является, когда исчезает, и исчезает, когда является. Прежние природные «как у всех» глаза свидетельствуют об этом «новом» прямо противоположное тому, что видят глаза, оставленные ангелом. А так как остальные органы восприятия и даже весь разум наш согласован с обычным зрением и весь, личный и коллективный, «опыт» человека тоже согласован с обычным зрением, то новые видения кажутся незаконными, нелепыми, фантастическими, просто призраками или галлюцинациями расстроенного воображения. Кажется, что еще немного и уже наступит безумие: не то поэтическое, вдохновенное безумие, о котором трактуют даже в учебниках по эстетике и философии и которое под именем эроса, мании или экстаза уже описано и оправдано кем нужно и где нужно, а то безумие, за которое сажают в желтый дом. И тогда начинается борьба между двумя зрениями – естественным и неестественным, – борьба, исход которой так же, кажется, проблематичен и таинственен, как и ее начало…[236]

Парадоксальный двойной дар: видеть

и не видеть –

странное свойство героя трагедии советского бытия. Грани его трагедии освещаются уже упомянутыми фигурами мировой литературы: столкновение Моцарта и Сальери, гения и ремесленника без Милости; Отелло – встреча хаотической земной страсти с чистым отражением мировой гармонии; Фауст с его гносеологической драмой; принц Гамлет – уничтоженный, убитый, отравленный, полумальчик, которому открылась завеса других миров, опрокинувшая тщету и соблазн всех земных корон, живой до конца, способный к беспредельной любви, безупречный в чувстве чести, с разумом обостряющимся, с душой, непрерывно возвышающейся от страданий, ушедший в вечность со словами, полными неизъяснимого, громадного, мистического смысла: «Дальнейшее – молчание» («The rest is silence»), – такова цепь, накинутая Венедиктом Ерофеевым на шею его герою.

Искаженное «перевернутое» отражение величественной сцены Вселенной помещает Веничку Ерофеева в «театр антимира», где ему отведена главная роль в трагическом фарсе.

Стилистические особенности «Поэмы»

В «Москве – Петушках» мы сталкиваемся с чрезвычайным разнообразием стилистических регистров. Их набор непосредственно связан с тематическими областями цитат, о которых писалось во вступлении.