Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Но есть ли там

весы или нет – все равно – на тех

весах вздох и слеза перевесят расчет и умысел. Я это знаю тверже, чем вы что-нибудь знаете. Я много прожил, много перепил и продумал – и знаю, что говорю. Все ваши путеводные звезды катятся к закату, а если и не катятся, то едва мерцают. Я не знаю вас, люди, я вас плохо знаю, я редко обращал на вас внимание, но мне есть дело до вас: меня занимает, в чем теперь ваша душа… (214)

Давайте лучше займитесь икотой, то есть исследованием пьяной икоты в ее математическом аспекте…

– Помилуйте! – кричат мне со всех сторон. – Да неужели на свете, кроме этого

, нет ничего такого, что могло бы…

– Вот именно: нет! – кричу я во все стороны… (155)

В-четвертых, потусторонние силы, вступающие в беседу: ангелы, Господь, Сфинкс и Сатана (примеры разбирались в первой главе работы). Ряд галлюцинаций и видений, предшествующих распятию, описываются как отдельные картины, выхваченные осветителем из тьмы. Эти зрительные явления имеют глубокое значение для понимания природы героя. С первых строк «поэмы» он сообщает, что никогда не видел «Кремля». Но ему дано рассмотреть и «прозреть», увидеть неведомое обычному человеческому глазу. Особость зрения – дар трагического героя европейской литературы. «Черный человек» преследует Моцарта; в покое королевы, невидимый ею, перед исступленным взором принца Гамлета проходит призрак отца; Фауст зрит огненный след, стелящийся в поле за приблудным черным пуделем, спутник же его ничего особенного не замечает; на диване Ивана Карамазова устраивается дрянной и пошлый черт, – список легко продолжить. Философское истолкование этой странности мы встречаем у Льва Шестова в статье о Достоевском: