Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Но чем больше доза выпитого спиртного и чем ближе к Петушкам, тем больше теряется всякое соотношение с реальностью. «Духовное» зрение героя, рассматривающего белый свет сквозь призму алкогольных прозрений, выходит за государственные границы тоталитарного режима. Путешествие вступает в критическую фазу, и «физическое» время и пространство все сильнее отделяются от повествовательных. Веничка Ерофеев впадает в пьяный бред в вагоне поезда и попадает в центр гротескной революции, разворачивающейся на необозримых пространствах: в кустах жасмина, среди полей васильков и хлебов, лугов и пажитей, где в бессмыслице кровавого бунта навсегда теряется его судьба и душа: «Иду, иду, а Петушков все нет и нет. Уже и темно повсюду – где же Петушки?» (196). Категория реального времени отпадает:

Может, все-таки разомкнуть уста? – найти живую душу и спросить, сколько времени?..

Да зачем тебе время, Веничка? Лучше иди, иди, закройся от ветра и потихоньку иди… Был у тебя когда-то небесный рай, узнавал бы время в прошлую пятницу – а теперь рая небесного больше нет, зачем тебе время? Царица не пришла к тебе на перрон, с ресницами, опущенными ниц; божество от тебя отвернулось, – так зачем тебе узнавать время? «Не женщина, а бланманже», как ты в шутку ее называл, – на перрон к тебе не пришла. Утеха рода человеческого, лилия долины – не пришла и не встретила. Какой же смысл после этого узнавать тебе время, Веничка?.. (213)

Окончание путешествия приехавшего к гибели героя строится в суживающейся перспективе: город, площадь, переулок, подъезд, лестничная площадка. Герой находится одновременно в двух городах: в Москве и в Петушках – двойственность хронотопа, часто встречающаяся в средневековом искусстве, где концепция линейного времени практически отсутствовала. Так, на картине Джиованни ди Паоло (XV век) «Путь святого Иоанна в пустыню» мы видим одновременно святого, выходящего из ворот города, и его же, двигающегося где-то в пространстве иконных горок, изображающих природу.

Таким образом, время и пространство теряют всякую хронологическую и физическую основу. Сознание героя отключено и растворено в алкогольных видениях, реальность переходит в метафизическое бытие, где складываются и сосуществуют, смешиваются и пересекаются земная судьба Искупителя и мистическая участь героя «Москвы – Петушков». Веничка Ерофеев переживает метафизическую «последнюю смерть», гибель в вечности: «…я не приходил в сознание, и никогда не приду» (218).

Театр «Антимира»

Действие древней метафоры: жизнь-сцена, человек-актер – чувствуется в «Москве – Петушках» с первых же слов. Уже в «Уведомлении автора» отчетливо звучит чуть провокативная «зазывальная» интонация:

Добросовесным уведомлением этим я добился только того, что все читатели, в особенности девушки, сразу хватались за главу «Серп и Молот – Карачарово», даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы: «И немедленно выпил». По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы «Серп и Молот – Карачарово» всю бывшую там матерщину. Так будет лучше, потому что, во-первых, меня станут читать подряд, а во-вторых, не будут оскорблены (121).

Подобное начало – вещь весьма характерная для театра, особенно для площадных представлений или кукольных театров: достаточно вспомнить вступление к сказкам Гоцци, судьбу бедного Буратино, соблазнившегося «рекламой» и попавшего в руки Карабаса, или актерскую «смиренную» просьбу в Гамлете перед началом спектакля:

Пред нашим представленьем

Мы просим со смиреньемНас выслушать с терпеньем.Акт 3, сцена 2