Верность.

Но сказано было так ласково, что я вдруг не просто услышала то, что он сказал, а почувствовала. Его, Лёшку, — слегка выше себя: по силе, по ответственности, по надёжности и особым умениям, которые для меня как другая планета. Он мужчина, я женщина. Он на амбразуре, я — словно чуть сзади, за его плечом. Он — крепостная стена, я — его тыл... Мужчина и женщина так, как это задумано природой. И это было приятное ощущение. В эмансипированном европейском обществе, где за галантно открытую пред женщиной дверь или заботливо поданную ей на выходе из автобуса руку, мужчина рисковал попасть под суд за неуважительное отношение, а потому чаще всего и не подавал, и не открывал, я, пожалуй, не чувствовала этого ни разу.

— Просто, понимаешь, не всем дано быть военными, да и не всем нужно. — Наконец тепло глянул на меня Лёшка. — Но пацан в любом случае должен быть воином в душе́, должен чётко понимать про себя — кто он и на что способен, а не витать в фантазиях, наигравшись компьютерных стрелялок. Должен стремиться к бо́льшему. И те, кто сбегает на второй же день всё равно молодцы, потому, что они хотя бы приехали. У нас ведь тут не государственный призыв, тут дело добровольное. И как правило, те, кто не выдерживают всё равно возвращаются к нам в следующие смены, и тут уже есть о чём говорить. Если у пацана есть характер, значит, с ним можно работать по-мужски.

И я подумала вдруг о том, что Лёшка наверняка мечтает о сыне. Нет, даже не так... Я подумала, что ему обязательно нужен сын! И даже не один. Нет, ну в самом деле, разве не такие отцы должны растить пацанов? Интересно, сколько Олесе лет? И хочет ли она ещё детей?

— А кстати, твой-то чего такой надутый был? — хитро улыбаясь, спросил Лёшка. —  Не хотел?

Я вздохнула.

— Да нет, не в этом дело. Он вообще фанат всего, что связано с армией. Ну, может, не в плане воевать, но вот это всё, типа оружия, амуниции, техники... Это его страсть. Видел, как он на танк повёлся? — Помолчала, пытаясь сообразить, уместно ли говорить дальше или это наша с Алексом тайна? И не удержалась. — Просто он с девочкой одной дружит, а она ему вдруг писать перестала. Сутки уже динамит. Вот он и психует.

Лёшка рассмеялся:

— Да-а-а... Девчонки это любят! Динамить и мозг выносить... Очень знакомо! — И глянул на меня так красноречиво, что я даже не успела опомниться, как моя рука сама игриво шлёпнула его по плечу. —Это совсем другое! Она старше него на два года, Лёш! А то и больше, там ведь такая девочка, что... Всё при ней. В жизни не поверю, что они просто за ручки держатся!

Лёшка беззвучно ржал. Нет, он пытался, конечно, сдержаться, но у него не получалось.

— О-ох... Люд... Ну по этому поводу мне тоже есть что сказать, серьёзно! В контексте своей, так сказать, юности... И... кхм.. не только своей, да? — снова глянул на меня, снова получил шлепок по плечу. — Но я не буду. Что-то как-то жить пока хочется. — А сам всё ржёт.

— Очень смешно! — деланно надувшись, отвернулась я к окну. — С вами, с мужиками, бесполезно об этом говорить! У вас всегда всё зашибись... Смейся, смейся. Ага.

А у самой аж голова кружилась от нехватки кислорода! Сердце билось как сумасшедшее, дыхания не хватало и, как там... Бабочки в животе, да? Вот всегда считала это сравнение дурацким, и заявляла, что бабочки в животе могут быть только дохлыми, в виде полупереварившейся массы, но блин... Оказывается, действительно похоже! Щекотливое, томное касание. Теплое — словно кто-то целует изнутри.

Какого чёрта происходит? Это же просто Савченко. Давным-давно прочитанная и сданная в общественную библиотеку книга. Разве нет? Но, похоже, я или читала его через строчку, или вообще только делала вид, что читаю, а сама витала в облаках, мечтая о книге про сказочного принца.

Прямо сейчас Лёшка говорил о нас. Намёками, взглядами, недомолвками, но не потому, что стеснялся, не-е-ет... Дразнил! Мы оба были в теме, оба всё понимали. Оба помнили и те французские поцелуи у него на даче, и петтинг под орущий телек у него дома, и то, что в мои шестнадцать у меня тоже всё уже было на месте...

Нет, ну правда, какого чёрта происходит? Он смеётся, я демонтсративно отворачиваюсь... а весь левый бок горит его близостью. До мурашек.

— Слушай, ну ты правда на пустом месте трагедию разводишь, — наконец успокоившись, заговорил Лёшка. — Все дети через это проходят, и, наверное, все родители. Со мной отец лет в тринадцать воспитательную беседу про девочек провёл. Я же по спортивным лагерям мотался, а там, знаешь, что творилось... Лучше и не рассказывать. А отец сам спортсменом в юности был, понимал. А твоему сколько, пятнадцать?

— Только будет, в конце февраля.

— Ну и нормально. Пусть муж твой с ним поговорит, что тут такого? — Я вздохнула. Он поговорит, как же. Уже. — Ну... Если у вас, конечно, достаточно доверительные отношения, и он участвует в воспитании Алекса.

Я вдруг фыркнула:

— Конечно, участвует! И конечно поговорит, просто... Просто я не успела попросить его об этом до отъезда, вот и всё!