Вернувшиеся

Х е л м е р.   Материнское влияние тут особенно сильно. Хотя и отцовская ложь столь же губительна. Любому юристу это известно, однако означенный Крогстад годами скрывал от своей семьи правду, значит, травил ложью и враньем собственных детей. Вот почему я считаю его морально конченым человеком. (Протягивает Норе руки.) И вот почему моя сладкая малышка Нора должна пообещать мне не просить за него. Уговор? Тогда давай руку. Что такое? Давай же руку! Ну вот, договорились. Поверь, я бы не смог работать с ним. Меня с души воротит от таких людей.

Н о р а   (отдергивает руку и обходит елку с другой стороны). Здесь невыносимо душно. А у меня еще дел невпроворот.

Х е л м е р   (встает и собирает свои бумаги). А я хотел прочитать вот это до ужина. О твоем наряде я подумаю. И у меня готов золоченый конвертик на елку. (Кладет руку Норе на голову.) Певунья моя, щебетунья, мое благословенье. (Уходит в кабинет и закрывает за собой дверь.)

Н о р а   (помолчав, потом тихо). Нет, это неправда. Это невозможно. Так не может быть.

Н я н я   (в дверях левой комнаты). Малыши так умильно просят пустить их к мамочке.

Н о р а.   Нет, нет, нет, не пускай их ко мне, Анне-Мария, побудь с ними.

Н я н я.   Конечно, госпожа Нора. (Закрывает дверь.)

Н о р а   (бледная от страха). Порчу моих малышей?! Отравляю воздух в доме?! (Молчит, потом вскидывает голову.) Да неправда! И не будет правдой вовек!

Действие второе

Та же гостиная. В углу рядом с фортепиано стоит разоренная елка, без сладостей и орехов, с прогоревшими свечами. На диване лежит пальто Норы.

Н о р а   одна в гостиной, в волнении ходит по комнате, наконец, останавливается около дивана, берет пальто.

Н о р а   (снова кладет пальто). Кто-то идет! (Обернувшись к двери, прислушиваясь). Нет, никого. Конечно, кто сегодня придет? Первый день Рождества. И завтра никто не придет. Разве что… (Открывает дверь и выглядывает наружу.) И в почтовом ящике ничего нет. (Ходит по комнате.)

Глупость несусветная! Он все это не всерьез, конечно. Да и не грозит мне это ничем. Немыслимо. Я мать троих детей, между прочим.

Н я н я   выходит из комнаты слева с большой картонкой в руке.

Н я н я.   Насилу отыскала маскарадные костюмы.

Н о р а.   Спасибо. Поставь на стол.

Н я н я   (ставит картонку). Но вид у них неважный.

Н о р а.   Будь моя воля, так бы и разорвала их в клочья!

Н я н я.   Господи помилуй! Да их легко привести в порядок. Терпение, и только.

Н о р а.   Верно. Пойду попрошу госпожу Линде помочь мне.

Н я н я.   Опять на улицу? В такую погоду? Госпожа Нора простынет и разболеется.

Н о р а.   Это не самое страшное. А как малыши?

Н я н я.   Бедные малютки играют со своими подарками, но…

Н о р а.   Они то и дело спрашивают обо мне?

Н я н я.   Так ведь привыкли, что мамочка всегда рядом.

Н о р а.   Анне-Мария, впредь я не смогу проводить с ними столько времени, как прежде.

Н я н я.   Что ж, маленькие дети ко всему привыкают.

Н о р а.   Правда? Думаешь, они забудут маму, если она вдруг совсем исчезнет?

Н я н я.   Совсем исчезнет? Спаси и помилуй.

Н о р а.   Послушай, Анне-Мария, скажи – я много об этом думала, – как у тебя сердце не разорвалось, когда тебе пришлось отдать дочку чужим людям?

Н я н я.   Так я же пошла кормилицей к малышке Норе. С дитем не пойдешь.

Н о р а.   Да, но что ты захотела пойти…

Н я н я.   Когда бы я получила такое хорошее место? Бедной девушке, попавшей в беду, привередничать не пристало. Тот-то, негодный человек, ничем мне помогать не стал.

Н о р а.   Но ведь дочка тебя, наверно, забыла?

Н я н я.   Какое там! Не забыла, она мне пишет справно – и на конфирмацию писала, и замуж когда шла.

Н о р а   (обнимает ее за шею). Старушка ты моя, Анне-Мария, в детстве ты была мне хорошей матерью.

Н я н я.   У малышки Норы, бедняжки, другой-то мамаши не было.

Н о р а.   И если б у моих малышей другой не было, я уверена, ты бы… Ну что я болтаю! (Открывает картонку.) Ступай к ним, а я тут… Увидишь завтра, как буду хороша.

Н я н я.   Знамо дело, на всем балу не будет никого краше малышки Норы. (Уходит в комнату слева.)