Весенная пора

По вечерам ребята поют песни про Ленина, про советскую власть, вперемежку с «Дубинушкой» и «А мы просо сеяли». Частенько заходит к ним Афанас. Школьный сторож Егор Сюбялиров тоже не прочь побеседовать с ребятами. Новая учительница, восемнадцатилетняя Вера Дмитриевна ставит у них спектакли, устраивает массовые игры и хоровое пение.

Однажды учительница зашла в интернат, когда там играли в фанты. Ребята уговорили Веру Дмитриевну поиграть с ними. Учительница согласилась и сдала «казначею» свою беличью шапку.

— Что делать хозяину этой вещи? — кричал «казначей», держа под одеялом очередной фант.

Глубокомысленно глядя в потолок, «судья» Никита выносил «приговор». Хозяин вытащенного «казначеем» фанта под общий хохот выполнял порою весьма комичные и трудные требования, и только тогда ему возвращалась его вещь. Таковы условия игры.

— Что делать хозяину этой вещи?

— Пусть хозяин этой вещи пройдется до дверей, изображая хромую собаку на трех ногах! — провозгласил «судья».

«Казначей» подбросил шапку учительницы. Все ахнули.

Вера Дмитриевна покраснела, постояла мгновение в нерешительности, взявшись обеими руками за свою длинную косу, потом печально сказала:

— Значит, вы хотите, чтобы я стала собакой?

Все растерянно молчали.

— Хотим! — раздался чей-то одинокий голос.

— Я выполнять этот приговор не стану, — тихо, но твердо начала Вера Дмитриевна. — Пусть моя шапка останется у вас. Я думаю, что ученикам не должно быть приятно, чтобы их учительница изображала хромую собаку.

— Вернуть шапку! — крикнул самый старший из ребят, староста интерната Василий Кадякин.

— Вернуть! — закричали все, вскакивая с мест.

«Казначей» вскочил, уронив все фанты на пол, и подошел к учительнице, протянув ей шапку.

— Нет, я так не возьму, — заявила Вера Дмитриевна, окончательно обескуражив ребят. — Неужели нельзя придумать другой приговор! Пусть даже более трудный, но не обидный…

— Пусть хозяин этой вещи споет хорошую песню! — провозгласил «судья».

— Пусть споет! — зашумели остальные, неистово аплодируя. — Вера Дмитриевна, спойте!

Тоненькая, черненькая, а потому, по якутским понятиям, далеко не красавица, девушка тихо вышла на середину круга, заложила руки за спину и так хорошо улыбнулась, что стала вдруг прекрасной. Дети смотрели на нее и как зачарованные слушали русскую песню;

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

— Теперь мне пора, — сказала она, окончив петь и торопливо одеваясь. — А вы играйте, только по-хорошему, чтобы никому не было стыдно.

А ночью, лежа рядышком на общих нарах, ребята долго хвалили учительницу и ругали себя.

— Нас к свету тянут, — послышался в темноте голос Кадякина, — а мы все, как слепые щенки, под темные нары лезем.

Так росло в их сердце чувство уважения к человеку и к самим себе.

Часто собирался народ в просторном здании улусного ревкома. На этих собраниях произносились горячие речи против буржуев. Ребята не пропускали ни одного такого собрания, у них даже был там свой угол, где они по-хозяйски рассаживались.

Однажды улусный ревком устроил диспут на тему «Эксплуатация и религия». На диспут пригласили двух попов и несколько крупных баев. У попов спрашивали: «Почему обманывали народ и помогали баям?» У баев спрашивали: «Почему помогали попам и угнетали народ?» Баи говорили о том, что они помогали не только церкви, но и бедным людям, давая в долг деньги, хлеб и сено. А талбинский поп, теребя свою короткую бородку, неожиданно заявил:

— Я давно знал, что бога нет. Я говорил о боге, боясь царской власти. А бога, конечно, нет.

Тогда вскочил седой, старый нагылский поп. Он плюнул на пол, топнул ногой и басом гаркнул под общий смех:

— Тьфу, антихрист! Ей-богу, бог есть!

— Нету!

— Сгинь, лукавый!

— Сам сгинь!

С трудом успокоили попов и вызвали Ивана Сыгаева.

Тяжело поднялся бывший князь. Придерживая красными руками большой живот и оглядывая всех своими мутными серыми глазками, он тихо заговорил:

— Мой отец, голова Дормидонт, был знаменитым богачом, как, вероятно, многие знают. Я принял готовое богатство. И я свое богатство не приумножил, а только убавил, помогая бедным людям. Я никого не обижал, когда был князем и головой, я всегда стоял за бедных…

— За бедных стоял!.. — послышался звонкий голос из угла. Это вскочил Никита Ляглярин. Глаза у него горели, зубы были оскалены, как у зверька. — За бедных стоял, буржуй толстопузый?! А кто наш Дулгалах отнял и отдал другому буржую? Ты знаешь, как плакала моя мать, как все мы плакали? Ты отнял у нас землю, а советская власть вернула ее нам.

Ребята тянули Никиту за лохмотья, стараясь усадить его. Чуть слышно позванивал колокольчик председателя. Собрание гудело. А Никита, отдирая от себя чьи-то руки, рвался к Сыгаеву и кричал:

— Теперь пришло время тебе плакать, а нам — петь… Скажи, кто угнал единственную корову слепого Николая, сына Туу? Ты!.. Кто вместе с попом и Тишко клеветал на нашего учителя? Ты!.. Чья пьяная старуха пинала батраков ногами в лицо? Твоя!.. «За бедняков стоял»! Все помним, не обманешь… И не хвастай, что сын твой в ревкоме работает…