Весенная пора

О тяжелом положении отряда в городе узнали от местного жителя, прорвавшегося с той стороны реки на лыжах. Вечером группа Бурова незаметно, под крутояром, приблизилась к острову и, оставив внизу коней, поднялась на берег. Разведчики подкрались к поселку, где засели бандиты, и открыли по ним стрельбу в упор. Запертый в двух верстах отсюда отряд Воинова, заслышав перестрелку, начал наступать с другой стороны. Неожиданно зажатые с обеих сторон бандиты в панике удрали с острова, хотя их было втрое больше. Они оставили в избах поселка зажженные свечи, еще теплые самовары, бросили даже оседланных коней, В сторонке бойцы обнаружили огромный загон с тремя сотнями голов отборного скота, который предполагалось перегнать на убой для вышедших в сторону города белых частей.

Остров Медведь с двумя поселками, откуда бандиты выгнали всех жителей, был самым удобным перевалочным пунктом противника, и он несомненно бросил бы сюда крупные силы, чтобы восстановить положение. Поэтому Воинов поспешно отошел отсюда со всем захваченным скотом, различными грузами и десятками пленных. Многочисленные мелкие зароды сена и избы пришлось уничтожить.

Тут довелось действовать и Никите. Он прискакал к одному зароду и смело поднес к сену зажженную спичку. Но как только на него полыхнуло пламенем, он вскрикнул и, не помня себя, обжигая руки, стал раскидывать пучки дымящегося сена и затаптывать в снег. Так он бегал вокруг зарода, впервые не в силах выполнить приказ.

Он уже привык выслеживать врага, научился по-охотничьи неторопливо целиться в бандита, в котором не признавал человека, умел плавно нажимать пальцем на гашетку винтовки. Ведь бандит старался убить его и его товарищей ради того, чтобы в Якутии и по всей России мерзли, голодали и гибли тысячи русских и якутских Лягляриных, а такие, как князь Иван Сыгаев со своей вечно пьяной старухой, чтобы задыхались от жиру. Все это так! Но сено, избы… Никита знал по опыту всей своей жизни, что людям свойственно не уничтожать, а строить, собирать, складывать, ему было хорошо известно, каким трудом это дается. И у него тряслись руки, струйка дыма назойливо лезла в рот, в нос, в глаза, душила, ослепляла его, и он опять быстро сбивал уже занявшееся пламя.

— Что, Федосьин сын?

Никита в ужасе отпрянул, как будто его поймали на месте преступления. С другой стороны изгороди незаметно подъехали на конях Егор Сюбялиров, Афанас Матвеев и Иван Воинов.

— Давай, давай, товарищ Ляглярин! — Воинов круто, повернул коня и крикнул уже на скаку: — Ведь бандитам достанется!

Перепрыгнув через изгородь, Афанас плеснул из бутылки какую-то жидкость и поднес спичку.

— У тебя что, коробок отсырел? — ив отсвете вспыхнувшего пламени глаза его сверкнули лукавыми искорками. — Поехали, друг!

— Все хорошо, что плохо врагу, — совсем по-домашнему сказал Егор, подталкивая Никиту, грустно садившегося на коня.

В предрассветных сумерках бандиты приняли отряд Воинова, двигавшийся с захваченными у них же грузами и скотом, за огромное войско и не посмели вступить в бой.

Город с ликованием встретил возвращение своих отважных защитников. В середине колонны важно шествовали триста невозмутимых коров и больше десятка пленных с опущенными головами. Вдоль домов теснился народ, на заборах и на крышах неумолчно галдели мальчишки. Люди приветственно махали руками. В толпе слышались шутки, смех.

— Что, навоевались? — доносились иронические выкрики на русском и якутском языках, обращенные к пленным.

— Товарищи, товарищи, не загораживайте улицу!

Как потом стало известно, среди пленных двое оказались участниками засады, на которую напоролись комсомольцы. Один из этих двух пленных, молодой, упорно молчал, зато пожилой любил поговорить и рассказывал о столкновении на дороге со всеми подробностями и весьма красочно. Метавшийся под выстрелами бандит, оказывается, был у них командиром. По словам пленного, в первый раз сквозь засаду проскочили двое красных, а во второй раз только один. Он, как говорил пленный, птицей пролетел на своем прекрасном скакуне сквозь пули двадцати трех стрелков.

Уланчика говорун признал сразу, даже вскрикнул от изумления, но Никиту признать отказался.

— Тот был храбрый мужчина, а этот мальчик, — с сомнением качал он головой.